Лев Вершинин - Россия против Запада. 1000-летняя война

Несколько особняком, понятно, стоит вопрос о религии. Поскольку армия Империи, как и сама Империя, была православной, проблема военнослужащих-«иноверцев» (особенно нехристиан) не представлялась простой. В принципе, в офицерском корпусе случалось всякое, но что касается нижних чинов, то, скажем, азиатов – мусульман и буддистов – на военную службу старались не призывать, заменяя ее разного вида отработками. А если и призывали, то в основном на добровольных началах, формируя из «нехристей» особые подразделения. С евреями дело, по понятным причинам, обстояло иначе, и призыв их на службу рассматривался как некая «воспитательная мера», предполагающая, в частности, и желательность обращения в православие. Мысль, в принципе, разумная – «иноверчество» в армейских рядах подчас чревато неприятными осложнениями, вроде массового перехода солдат-католиков на сторону врага в период войны США с Мексикой, и тем не менее формально Устав охранял неприкосновенность религиозных верований евреев-солдат, предоставляя им даже возможность жаловаться в случае ограничения их права на отправление религиозных обрядов. На деле, конечно, было не так гладко, как на бумаге, – «активное давление со стороны начальства», о котором писано во многих мемуарах, несомненно, имело место. Еврейских рекрутов старались направлять в места, где они не могли бы пересекаться с собратьями по вере, размещая на постой в крестьянские дворы, переписка с семьями разрешалась только по-русски или по-польски, но ни в коем случае не по-еврейски, существовала, наконец, тщательно продуманная система поощрений, буквально подталкивавшая еврея-солдата к принятию «судьбоносного» решения. И тем не менее ни о какой принудиловке речи не шло. То есть злоупотребления на местах, давление и так далее, безусловно, случались, но если солдат или кантонист, будучи тверды в вере, желали оставаться в лоне иудаизма, никаким ущемлениям на этом основании они не подвергались. Напротив, имели право на посещение синагоги и на особый рацион, а в 18 лет давали особую присягу, в присутствии раввина клянясь на Торе служить «с полным повиновением военному начальству так же верно, как если бы были обязаны служить для защиты законов земли Израильской-». Далее жизнь расставляла все по полочкам сама. Безусловно, принятие православия сильно облегчало карьеру – как, скажем, в эпоху СССР облегчало ее наличие партбилета, так что о генералах-выкрестах, имя которым – легион, говорить не будем. Но если человек был по-настоящему талантлив и целеустремлен, для него, как и для беспартийного при «совке», не были недостижимой мечтой не только штаб-офицерство, но даже генеральские лампасы или адмиральские орлы. И никакие пейсы карьере не мешали. А если и мешали, то в куда меньшей степени, нежели, скажем, приверженность «папизму» в войсках просвещенной Британии.

И вновь: значит ли все это, что все было лучезарно? Нет, конечно же. Призыв в армию, несомненно, был важным инструментом властей в борьбе с «еврейским фанатизмом». Точнее говоря, в сломе отсталой, безысходно застойной и предельно замкнутой в себе конфессиональной общины (чего-то типа израильских naturey karta, которых даже разумно религиозные израильтяне воспринимают как нечто диковато-радикальное). На предоставление ее членам возможности выхода в «большую жизнь» и, насколько это вообще было возможно, на смягчения антиеврейских предрассудков путем «представления» евреев (именно в качестве личностей, ничем не отличающихся от всех прочих) с другими народами Империи. Разумеется, это было ударом по интересам лидеров kahal’a, но kahal и так уже изживал себя как явление социальное, а с точки зрения конфессиональной, иудаизм терял мало, поскольку, как уже отмечалось, юношей, способных стать мудрецами Торы, в рекруты не сдавали, а желавшие сохранить верность вере предков сохраняли ее и натянув мундир. С другой стороны, расширяя возможности секуляризации, армейская служба создавала условия для появления нового, ранее неведомого сектора общества – «светских евреев», спустя некоторое время вполне закономерно заявивших о себе не как о конфессии, но как об этносе, имеющем не меньшие права, нежели другие. Вплоть до права на собственное государство. Бесспорно, такой поворот сюжета был побочным следствием процесса, едва ли входившим в планы властей Империи, но это, право же, уже совершенно неважно…