Николай Пирогов - Быть хирургом. Записки старого врача

Как я или, лучше, мы пронищенствовали в Москве во время моего студенчества, это для меня осталось загадкою. Квартира и отопление были, правда, даровые у дяди (в течение года), а содержание? А платье? Две сестры, мать и две служанки и я на прибавку. Сестры работали; продавались кое-какие остатки, но как этого доставало – не понимаю. Иногда, только иногда, в торжественные праздники, присылались чрез меня или другим путем вспомоществования; помогал иногда мой крестный отец, Семен Андреевич Лукутин; помогали кое-какие старые знакомые.

Однажды матушка, узнав, что генерал Сипягин женится на второй жене после вдовства, уговорила меня пойти к нему с поздравлением и поднести хлеб-соль на новоселье. Сипягин был одно время патроном отца, заведовавшего некоторое время его делами по имениям; был заказан большой сдобный крендель, и [я] явился поутру к генералу, поздравил его, передал хлеб-соль; а он, поблагодарив довольно любезно, приказал своему казначею выдать мне 25 рублей, но не сказал: ассигнациями, а просто: 25 рублей. И каково же было мое изумление, когда этот казначей потребовал с меня два рубля (четвертак) сдачи с белой бумажки, ходившей в то время с лажем [196] Лаж ( фр. l’agio, ит . l’aggio) – отклонение в сторону превышения рыночного курса денежных знаков, векселей и других ценных бумаг от их нарицательной стоимости. и стоившей потому не 25, а 27 рублей!..

Чрез год наше положение несколько поправилось тем, что мы наняли квартиру побольше и стали сами держать нахлебников из студентов. Один из них, Жемчужников, прожил в год за триста рублей ассигнациями и имел от матушки за эти деньги одну довольно просторную комнату, стол в три перемены и два раза в день чай; правда, местность была довольно отдаленная от университета, Кудрино, но все-таки за 300 четвертаков, то есть за какие-нибудь 75 руб[лей] серебром, порядочное помещение и сытный стол доказывают, что в то благодатное для бедняков время можно было учиться, несмотря на бедность. Зато и ученье было таковское – на медные деньги.

Между тем Московский университет того времени мог похвалиться именами таких ученых, как Юст-Христиан Лодер (анатом), Фишер (зоолог), Гофман (ботаник); таких практиков-врачей, как М. Я. Мудров, Е. О. Мухин, Федор Андреевич Гильдебрандт [197] Ф. А. Гильдебрандт (1773–1845) – профессор хирургии в Москве с 1804 г., специалист по литотомии. (хирург); таких знатоков русского слова и русской старины, как Мерзляков [198] А. Ф. Мерзляков (1778–1830) – критик, теоретик литературы, поэт, переводчик, педагог. и Каченовский [199] М. Т. Каченовский (1775–1842) – историк, переводчик, критик, издатель, общественный деятель. .

К сожалению, не все из этих известных профессоров пеклись о полном изложении своего предмета, а главное (за исключением Лодера), не владели достаточными научными средствами для преподавания своей науки; а сверх того, несравненно большая часть профессоров Московского университета составляли живой и уморительный контраст с своими знаменитыми коллегами.

Теперь нельзя себе составить и приблизительно понятия о том господстве комического элемента, который я застал еще в университете.

Мы, мальчиками 14–17 лет, ходили на лекции своего и другого факультетов нередко для потехи. И теперь без смеха нельзя себе представить Вас[илия] Мих[айловича] Котельницкого [200] В. М. Котельницкий (1770–1844) – преподавал фармакологию и смежные науки с 1804 г., профессор – с 1810 г.; при Пирогове был инспектором студентов и деканом. , идущего в нанковых [201] Нанка ( фр. Nankin – название китайского города Нанкин) – прочная хлопчатобумажная ткань из толстой пряжи буровато-желтого цвета. бланжевых [202] Бланжевый ( фр. blanche – белый) – кремовый оттенок белого цвета. штанах в сапоги (а сапоги с кисточками), с кульком в одной руке и с фармакологиею Шпренгеля, перевод Иовского, под мышкою. Это он, Вас[илий] Мих[айлович] Котельницкий (проживавший в университете), идет утром с провизиею из Охотного ряда на лекцию. Он отдает кулек сторожу, сам ранехонько утром отправляется на лекцию, садится, вынимает из кармана очки и табакерку, нюхает звучно, с храпом, табак и, надев очки, раскрывает книгу, ставит свечку прямо перед собою и начинает читать слово в слово и притом с ошибками. Василий Михайлович с помощью очков читает в фармакологии Шпренгеля, перевод Иовского: «Клещевинное масло, oleum ricini, – китайцы придают ему горький вкус». Засим кладет книгу, нюхает с вхрапыванием табак и объясняет нам, смиренным его слушателям: «Вот, видишь ли, китайцы придают клещевинному-то маслу горький вкус». Мы между тем, смиренные слушатели, читаем в той же книге вместо «китайцев»: «кожицы придают ему горький вкус». У Василия Михайловича на лекции что ни день, то репетиция. «Нуте-ка, ты там, Пишэ, – обращается он к одному студенту (сыну немецкого шляпного мастера), – ты приходи; постой-ка, я тебя вот из Тенара жигану. А! Что? Небось, замялся; а еще немец! Нуте-ка, ты, Пирогов, скажи-ка мне, как французская водка по-латыни?»