Николай Пирогов - Быть хирургом. Записки старого врача

Мне кажется, первым делом при эмансипации с землею должна была быть правильная организация только что вышедшего из крепостной зависимости сословия. На беду, одни на него смотрели с трепетом и нередко с ненавистью, другие – с какими-то розовыми надеждами принялись его кажолировать [179] Ласкать ( фр. cajoler). ; и я сам, признаюсь, был из числа последних, хотя и знал про себя, что увлекаюсь. Такое было время – 1861 год. Нам, современникам Александра II, надо быть снисходительными и беспристрастными и к другим, и к себе. Эмансипированным дали тотчас же право на выборы (выборное право). Они могли тотчас же выбирать себе непосредственных своих начальников: администраторов, старост, старшин, и даже имели право на выборы своих судей.

Эмансипированным дали, до известной степени, самоуправление, тогда как и культурные классы общества не имели еще ни своих выборных судей, ни самоуправления. Для эмансипированных же тотчас придумали особенный, также выборный, институт мировых посредников, и на него-то возлагались все надежды организаторов крестьянства. И он-то именно и сделал полнейшее фиаско. Выборное начало также не пошло впрок.

Старосты, старшины, писаря, добросовестные и судьи оказываются вообще порядочною дрянью, обворовывают общество, берут взятки, пьянствуют зачастую. Это я вижу на опыте, слышу весьма часто и нередко читаю о том же в газетах. Неграмотность и незнание своих прав и обязанностей – общая черта со стороны старшин и старост.

Давнее наше крючкотворство, мошенничество, взяточничество – характерная черта большей части волостных писарей. Тунеядство, безразличное отношение к крестьянскому делу, с оттенком вымогательства, отличают многих коронных (невыборных) посредников, существующих еще у нас в Западном крае.

Странная была, мне кажется, мысль поставить эмансипированное крестьянство каким-то особняком, прикрепленным на несколько лет к земле, с своим самоуправлением, с своим вечем (сходками) и даже с своими законами относительно собственности, наследия и т. п. Этот-то 20-миллионный особняк, с его к тому же еще и бытовыми особенностями и обычаями, есть что-то в роде status in statu.

Он привык действовать огульно, корпоративно, привык иметь свое отдельное мировоззрение, во многом противоположное общим государственным и культурным воззрениям. Словом, это мир, живущий отдельною и во многом еще нам неизвестною и непонятною для нас жизнью. Недаром он так заманчив, и, к сожалению, не для одних только этнографов, литераторов и экономистов. Все, желающее половить рыбу в мутной воде, свивает легко гнездо в этой удобной для разного рода эксплуатации почве. Не знаю, в каких руках обретается эмансипированная громада там, где развилось и пустило корни земское самоуправление; но у нас в Юго-Западном крае, что бы там ни говорили администраторы и разные ревизоры, крестьянство, на мой взгляд, в плохих руках. Коронные его властители, по крайней мере те, которых я знаю, не надежны ни в каком отношении. Уже одно то, что они меняются начальством как пешки, не говорит в их пользу.

Впрочем, не они одни, и главным начальникам Юго-Западного края не счастливится. В течение двадцати лет переменилось, на моей памяти, шесть генерал-губернаторов (по три года и три месяца управления на каждого) и восемь губернаторов Подольской губернии (по два с половиной года на каждого). На такой важной по своему исключительному положению окраине по два или по три года управления средним числом на каждого начальника едва ли может дать благие результаты.

Мысль об оставлении нашего крестьянства в его изолированном виде, кажется, еще не оставлена. Правда, в губерниях с земскими учреждениями крестьяне привлекаются и в гласные, и в присяжные; но, во-первых, целых девять больших губерний исключены из этого, а во-вторых, если земство учреждено всесословным, то почему же волость, как единица земства, не всесословная, а исключительно крестьянская, в-третьих, наконец, всесильная администрация, налагающая свою тяжелую руку и на земство, не может способствовать никакой правильной и стойкой организации ни земства, ни крестьянства. О просвещении темных масс и говорить нечего.

С 1866 года я не решался и прикоснуться к школе в моих имениях и жену отговаривал, чтобы не заподозрили в какой контрабанде; с агентами министра Толстого мне не очень весело было иметь дело. И то немногое, что мы сделали в 1861–1862 годах, прошло бесследно.