Дмитрий Соколов - Снадобье викингов

— Эля, скажите, вам что, трудно открыть глаза? — спросил Константинов.

Вначале больная как будто не расслышала вопроса. Однако кожа ее век стала собираться в легкую складку, и постепенно открылась глазная щель. Еще одно усилие — веки приподнялись, и на нас в упор посмотрели ее удивительно большие коричневые глаза с поволокой. Вероятно, больная испытывала раздвоение зрения, так как зрачки заметались из стороны в сторону.

На лице девушки мы заметили некоторое замешательство. Это и понятно, ибо человеку со здоровой психикой не так уж часто приходится видеть перед своими глазами несколько лиц, как две капли воды похожих друг на друга. Чтобы как-то ободрить девушку, мы улыбнулись ей. В ответ очень медленным движением правой руки она попыталась поправить волосы, но, так и не дотянувшись до них, вновь уронила руку на колени.

Глаза оставались открытыми еще каких-нибудь две-три минуты и вновь закрылись. Из-под век медленно появились и скатились по щекам крупные слезинки. Девушка несколько раз шмыгнула носом, а лицо ее исказила гримаса.

— Эля, скажите, что вас беспокоит, — спросил я больную. — Вы слышите меня? Что вас беспокоит? Мы врачи, хотим помочь вам. Нас пригласил Пантелеймон Соломонович.

— Я знаю, — с трудом выговаривая слова, медленно произнесла девушка.

— Поймите, что без вашей помощи, без расспроса нам трудно будет установить причину вашего заболевания, мы не сможем помочь вам. Кроме вас, с нами в комнате никого нет, отец в саду.

— Я знаю. Да мне и нечего скрывать от отца, — очень тихо произнесла она.

Из рассказа больной мы узнали следующее.

Девушка стала ощущать недомогание года три назад. Состояние ее здоровья особенно ухудшается в летнее время. Основные проявления заболевания — большая утомляемость, сонливость, малоподвижность, некоторая сухость в горле. Сама Элеонора все это относила к перегрузке в учебное время года — она была студенткой IV курса педагогического института.

Осмотр больной дал не так уж много: сознание не нарушено, каких-либо объективных изменений со стороны внутренних органов и периферической нервной системы нет. И в то же время больная не могла длительное время стоять на ногах или передвигаться самостоятельно. Конечности были малоподвижными, реакции, как двигательная, так и чувствительная, несколько замедленны. Об этом можно было судить и по дрожанию рук и некоторой одышке при малейшем физическом напряжении. Особенно беспокоила девушку тяжесть век: по ее словам, они как будто налиты свинцом и открыть их очень трудно и больно. Имеющую место сонливость Кацман объясняла недосыпанием в период экзаменационных сессий.

— Это не опасно? — со слезами на глазах дрожащим голосом спросила она, когда мы уходили.

— Страшного ничего нет. Только вам следует выполнять наши предписания, — заверил я девушку. И это были не только утешительные слова. Повторяю, несмотря на кажущуюся тяжесть ее состояния, мы не нашли в то время видимых причин, которые заставили бы нас беспокоиться за ее здоровье.

Пантелеймон Соломонович недоверчиво отнесся к этим нашим высказываниям, и, кажется, мы его разочаровали. Будучи достаточно осведомленным об успехах Константинова, он даже помрачнел, когда тот рекомендовал Элеоноре не постельный режим, а чистый воздух, выезды в лес; не лекарства, микстуры или таблетки, а крепкий чай и кофе. По-видимому, он считал, что мы просто отмахнулись от его дочери. Единственное, что его успокоило, это наше обещание по очереди через день навещать их. В случае ухудшения состояния здоровья девушки мы просили сообщить об этом немедленно.

Прошло два дня. Мы по-прежнему отдыхали. По тому, что Кацман не приехал на базу отдыха и не позвонил нам по телефону, мы заключили, что здоровье девушки не ухудшается. В то же время какое-то чувство неопределенности, безвестности не проходило. Вот почему я с нетерпением ждал Антона Алексеевича, который отправился навестить больную.

— Все благополучно, ей становится лучше, — сообщил он мне. По хмурому лицу своего помощника и лаконичному ответу можно было предположить, что он остался недоволен своей поездкой. Константинова можно было понять: в дни отпуска ехать по неблагоустроенным дорогам в некомфортабельном автобусе пожилому человеку вряд ли приятно. Однако об истинной причине плохого настроения Антона Алексеевича я узнал значительно позже. Пока же меня не оставлял в покое вопрос: если больной стало лучше, почему же таким хмурым и неудовлетворенным возвратился Константинов? Сам он не начинал разговора о нашей подопечной.