Брайан Дир - Доктор, который одурачил весь мир. Наука, обман и война с вакцинами

Ответ Пегга не успокоил Цукермана. Специалист по этике «просмотрел все материалы, представленные мистером Уэйкфилдом в комитет по этике за последние два года. Совет по юридической помощи не из указанных источников финансирования не включает правовую помощь».

«Если у вас есть доказательства того, что мистер Уэйкфилд сделал ложное заявление Комитету по этике, я буду признателен, если вы официально представите это доказательство».

Но Цукерман отступил. Позже он сказал, что был перегружен работой. Лично я думаю, что он был напуган. В любом случае, два дня спустя он написал Пегг, подчеркнув, что его запрос был «неправильно понят».

«Нет абсолютно никаких предположений о каких-либо нарушениях со стороны доктора Эндрю Уэйкфилда».

Поэтому вместо того, чтобы школа забирала деньги, декан предложил передать их в фонд «специальных попечителей», которым управляет исполнительный директор больницы Мартин Эльзе. И все, что Эльзе хотел получить в частном и конфиденциальном запросе, – это «письменное подтверждение отсутствия конфликта интересов» – палочка-выручалочка в случае возникновения разногласий, которую Уэйкфилд был рад предоставить.

«Я пишу, чтобы подтвердить, что конфликт интересов в отношении финансирования нашего клинического исследования… Советом по юридической помощи отсутствует».

Итак, произошло следующее: деньги Барра за клинические и научные исследования были выплачены медицинской школе, перенаправлены в специальный фонд, откуда они отправлялись обратно для оплаты исследований Уэйкфилда в медицинской школе при этой же больнице. Кто об этом знал? Ни редакторы, ни рецензенты, ни читатели Lancet . И не миллионы людей, вовлеченных в глобальную тревогу по поводу безопасности вакцинации. Кто угадает кругленькую сумму, которую я раскрою в ходе моего расследования?

– Я помню, что в то время заметил, что подтверждения о финансировании не было, – сказал мне Барр о статье, прежде чем отказался от дальнейших комментариев. – Но, похоже, это не имело большого значения.

Утром последнего понедельника февраля 1997 года от здания Royal Free отъехало такси. Машина свернула на Понд-стрит перед зданием с парковкой, забитой машинами пациентов и посетителей, затем свернула еще раз и, набрав скорость, направилась на юг. День был дождливый, а небо, затянутое тучами, окутывало столицу, как грязное одеяло.

В такси сидел хорошо сложенный мужчина лет сорока в дорогой одежде, с темными волосами и мрачным выражением лица. Пассажир родом из Калифорнийского залива был инженером и предпринимателем. Он владел бизнесом по электрохимполировке нержавеющей стали и алюминия. Этот богатый мужчина обладал проницательностью и математическим складом ума. Я буду называть его «Мистер номер Одиннадцать».

Такси прибыло в знаменитую лабораторию Chester Beatty : подразделение Института по исследованию рака, который, в партнерстве с соседней больницей Marsden , вошел в четверку лучших подобных центров в мире. Созданный жителем Нью-Йорка, «королем меди», он был расположен в узком кирпичном здании на Фулхэм-роуд в Челси. В этом месте, авторитетном научном центре, решались самые трудные биологические головоломки.

Пальцы Мистера номер Одиннадцать сжимали пластиковую пробирку. Он вцепился в нее, будто от этого зависела вся его жизнь. Пока такси ехало из центра Лондона через Паддингтон, Гайд-парк и Южный Кенсингтон, он чувствовал, как в ней на каждом повороте что-то плещется.

Тем временем, в Хэмпстеде его сын, Ребенок номер Одиннадцать, вернулся в Малкольм Уорд после илеоколоноскопии [2] Илеоколоноскопия – комбинированная разновидность обследований ЖКТ. Ее отличия от колоноскопии заключаются в том, что помимо толстой и прямой кишки осматриваются нижние отделы тонкого кишечника. . Ему было пять лет, и врачи считали, что у него были признаки аутизма. Но, как и многим детям с симптомами нарушения развития, поставить точный диагноз никто не решался. В отличие от Ребенка номер Два или номер Четыре, этот парень был умен. И когда я с ним встретился, он показался просто слегка застенчивым и неуклюжим, но никак не аутистичным подростком.

– Мой сын может быть довольно грубым, – сказал мне его отец, когда мы встретились в ресторане к югу от Лос-Анджелеса. На тот момент Ребенку номер Одиннадцать исполнилось 16 лет. – Он читает технические журналы и отправляет электронные письма профессору, где спорит с ним в снисходительном тоне. И обычно сын оказывается прав.