Ольга Фатеева - Скоропостижка. Судебно-медицинские опыты, вскрытия, расследования и прочие истории о том, что происходит с нами после смерти

Наша работа, как и работа хирургов, требует определенных физических данных – роста, силы, выносливости. Секционные столы стандартной высоты, возможно, где-то за границей высота столов регулируется, у нас в обычных моргах таких нет. Нагрузки статические, то есть самые противные, протяженные во времени. В моей практике бывало, что из секции выползаешь и в восемь вечера (работа начинается в восемь утра), и на ночь остаешься. Стараемся, конечно, ходить вдоль секционного стола туда-сюда, чтобы размяться, ходим преимущественно когда делаем наружное исследование, описываем повреждения на трупе и осматриваем труп буквально с головы до ног. Но по большей части стоим, руки на весу, голова наклонена вперед. Делать разрезы, сепарировать мягкие ткани, извлекать внутренние органы и даже просто исследовать их на извлеченном санитарами органокомплексе – тяжелый физический труд.

Для вскрытий ВИЧ-инфицированных предусмотрены и двойные перчатки, и кольчужные, которые надеваются под резиновые, и специальные перчатки с индикатором повреждений – разрезал случайно такую, а она засветилась радугой.

Судебная медицина, по непонятным мне причинам, в последнее время наводнилась молодыми хрупкими женщинами, которых из-за столов-то не видно (я тоже далеко не гигант). Делают подставки, которые мне, например, всегда напоминали деревянные настилы во время наводнения. По идее подставка должна быть длиной с секционный стол, но часто подставки занимают только половину его длины, их ставят в том конце, где ноги трупа и кран, над ногами устанавливают препаровочный столик, куда выкладывают органокомплекс. Сколько раз спотыкались и даже падали, шагая с таких подставок! Трудностей много, а мужчин в судебке, к сожалению, осталось мало.

Мой приход в судебку выглядел так. Я получила место в городской интернатуре, знала сразу, в каком морге буду ее проходить – как раз в том, где моя кафедра судебной медицины, где студенческий научный кружок, – и знала, к какому эксперту хочу попасть в ученики. Говорят, моя будущая наставница отреагировала очень эмоционально. У нее в то время было два ординатора на попечении, она собиралась доучить их второй год и закончить с учениками. Заведующий моргом и решил, что как раз в этот свой последний год наставничества она может взять еще одну ученицу, то есть меня. Я тогда, как и сейчас, носила короткую стрижку, которую укладывала гелем, волосы фигурно торчали во все стороны, да еще одевалась в черное и красила губы фиолетовой помадой. Когда заведующий объявил моей наставнице, что у нее будет еще одна ученица, и объяснил, кто это, она спросила: «Вот эта пигалица? Она же до стола не достает!» Так я и пришла в судебную медицину, а с наставницей общаемся до сих пор. Кстати, Г. была чуть выше меня.

Пятнадцать лет не прошли просто так, если говорить о профессиональной деформации. Недавно со мной связалась знакомая девушка, журналист. Она готовила материал про патологоанатомов для одного сетевого издания и в том числе спрашивала, накладывает ли профессия отпечаток, или все это преимущественно мифы.

Я не раз слышала вопросы и от людей, не имеющих к медицине отношения, и от врачей, как мы можем постоянно работать с трупами, как нам должно быть страшно рядом с покойниками и какие же железные нервы надо иметь. Мое убеждение – железнее нервы надо иметь в лечебных специальностях. Наши пациенты спокойные, молчат, ничего не требуют – это верно. На общение с пациентами нервы не тратятся.

Про общение с родственниками разговор отдельный. Но устойчивая психика в нашей профессии все же нужна, и это тоже верно. С покойниками не страшно, трупов не стоит бояться, экспертам никто не выедает мозг жалобами и капризами каждый день, и пахнут все трупы одинаково, ну или почти все. Нужны ли при этом стальные нервы? Смерти, много смертей каждый день, уголовная ответственность, чужие судьбы. Скорее всего, да. Я знаю свой способ отношения к работе. Я не вижу истории живых людей, я вижу истории болезни, случаи из практики. Как Шерлок Холмс, я складываю мозаику из разрозненных кусочков, пытаюсь докопаться до сути, решаю головоломку. Передо мной – объект исследования, у меня есть конкретная задача. Я не могу сочувствовать не то что всем, я никому не могу сочувствовать. Я не могу умирать с каждым.

Как-то у нас в морге отмечали свадьбу сотрудников, она эксперт, он санитар, судебно-медицинская семья. На втором этаже, где кабинеты, в лаборантской накрыли столы после рабочего дня. Коллектив собрался весь, большой, поздравляли, пили и ели с удовольствием, весело и шумно. Зачем-то я спустилась на первый этаж, где под широкой лестницей с массивными перилами работали ритуальные агенты. Последние запоздавшие родственники как раз заказывали гроб, венки и оплачивали похороны. Дружные крики «Горь-ко! Горь-ко!» грянули будто с небес.