Майа Шалавиц - Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

Потом мы становились в очередь уже внутри здания. Очень часто, прежде чем получить горькую смесь метадона с лимонадом из рук медсестры, надо было сдать мочу на наркотики. Эта процедура тем летом давалась мне с большим трудом, так как обычно после ночной инъекции я была сильно обезвожена. Если мне надо было сдать «подлежащее анализу» количество мочи, то женщина, наблюдавшая за этой аппетитной процедурой, становилась рядом и следила, чтобы я выдавила из себя еще несколько капель мочи. Иногда меня просто спрашивали, принимала ли я накануне наркотики: я не помню, чтобы я когда-нибудь сдавала в том месте «чистую» мочу, и содержание наркотика в ней служило сигналом о том, что мне надо дать лекарство, так как я нуждаюсь в помощи. Такой подход позволял им обходиться с нами, как с человеческими существами, а не с отбросами общества – и надо признать, что это была индивидуализированная терапия, а не бюрократическая рутина.

То было мое первое столкновение с профессиональной «помощью» больным зависимостями: эта система называет тебя «грязным негодяем», если у тебя случается рецидив; эта система априори считает тебя лжецом, вором или еще кем-то хуже, и на усугубление симптомов отвечает не усилением помощи, а наказаниями и изгнанием. В самом деле, после того, как я поняла, что моя программа детоксикации провалилась, я спросила моего консультанта, могу ли я еще принимать метадон для того, чтобы стабилизировать состояние. Но консультант сказал мне, что я слишком недолго принимала героин для того, чтобы получать долгосрочное лечение метадоном, и, кроме того, я принимала слишком много кокаина.

Другими словами, когда стало ясно, что «детоксикация» не удастся, моя проблема оказалась, с одной стороны, «слишком тяжелой» (много кокаина), а с другой – «слишком легкой» (слишком маленький стаж героиновой зависимости). Дальнейшая помощь мне поэтому не полагалась. То есть основанием моего исключения из программы послужило то, что у меня продолжали сохраняться симптомы зависимости. Мне даже не предложили обратиться в какой-нибудь центр реабилитации или центр лечения наркомании – и это несмотря на то, что в то время среди внутривенных наркоманов США свирепствовала эпидемия ВИЧ, а я жила в Нью-Йорке, эпицентре этой эпидемии. Инфицированы были уже почти половина наркоманов в городе; среди них было много моих друзей, с которыми я, возможно, употребляла одни и те же иглы. В любой другой отрасли медицины такое отношение к лечению больных сочли бы недопустимой халатностью.

Самое печальное здесь то, что и в настоящее время положение практически не изменилось: в трети случаев лечения метадоном в таких центрах дают недостаточные его дозы. Но каким бы невероятным это ни казалось, несмотря на то, что я делала себе десятки инъекций в день, несмотря на то, что надо мной висело обвинение в сбыте наркотиков в особо крупных размерах, несмотря на то, что я проходила метадоновую программу избавления от героиновой зависимости, несмотря на то, что после ареста меня исключили из колледжа, я все равно, в глубине души, не считала себя законченной наркоманкой.

Все изменилось четвертого августа. Это был день, когда я поняла, что вот-вот переступлю черту и начну соответствовать разработанным мною критериям наркотической зависимости (должна признать, что я разработала эти критерии для того, чтобы исключить себя из числа наркоманов). Часто говорят, что выздоровление становится результатом внезапного прозрения, которое побуждает наркомана изменить до основания всю свою жизнь, но в реальности, как показывают научные исследования, психологический прорыв – это не самый типичный путь к изменениям, этот путь редко бывает коротким и прямолинейным. В самом деле, проведенные исследования позволяют утверждать, что самые благие намерения заканчиваются реальными действиями только в одной трети случаев даже тогда, когда речь идет не о наркотической зависимости. Научение новым формам поведения всегда требует времени.

Однако мой личный опыт оказался иным. Моя история выздоровления является примером того, что ученый Вильям Миллер назвал «квантовым изменением», при котором люди внезапно и полностью меняют курс – в противоположность более частому сценарию, когда выздоровление происходит в результате постепенного процесса. Возможно, что к тому моменту мой мозг достиг той степени зрелости, когда «исполнительные функции» уже способны тормозить области мозга, порождающие патологическую тягу к наркотикам. Это было откровение, поистине спасшее мне жизнь.