Владимир Аникеев - Практические советы Порфирия Иванова

— Сила есть — ума не надо, — пропел сипловатый старушечий голос над дурачившейся молодежью.

Оклик отрезвил парней, словно отбил охоту дурачиться, они, не торопясь, поднялись с земли, принялись отряхивать одежду, поглядывая с досадой на согбенную пожилую женщину, местную знахарку, но вступать с нею в пререкания остереглись. Только Паршек, принявший замечание на свой счет, спросил:

— Чего, Ивановна, здесь ищете? Уж не зелья ли приворотного?

— Все, что мне положено было, я уже нашла, милок. Другие у меня теперь заботы, — ответила старуха.

— И какие же? Скажи, коль не секрет…

— Ищу я добра молодца, которому могла бы передать тайну великую.

— Отчего же сама ею не воспользовалась?

— Больно вклад велик, не поднять мне одной.

— Ух, ты. Клад Ивановна нашла, — выдохнули парни. — Где он? Мы мигом… Только шепни…

— Клад необычный, не каждому дано его взять, сначала душу надо подготовить, тело очистить, пройти сквозь огонь, воду и медные трубы, а уж потом, возможно, и откроется герою тайна великая.

— Кому это надо? Так мытариться, — разочарованно отмахнулись молодые люди. — Сказки все это, бабушкины бредни.

— Вот и иссякла ваша сила. Так и проживете в грязи, как черви. Никогда не откроется вам небо, никогда тайны жизни и смерти не узнаете! — грозно сказала старуха и словно выпрямилась, выше ростом стала. — Мне бы вашу молодость и силу! Я бы гору своротила! Пятьдесят лет ждала я этого дня! Пятьдесят лет! А как нашла заветный ключик, гляжу — уже поздно-позднехонько… Ушло мое времечко… А вашему-то так никогда и не наступить… Не дано вам, не дано, — продолжая ворчать себе под нос, побрела в сторону села женщина.

— Напрасно осерчала, Ивановна, я готов принять твою тайну, — крикнул ей вслед Паршек.

Женщина резко обернулась, пронзив парня острым взглядом, спросила:

— Ты? — и немного подумав, кивнула. — Попробуй…

— А что сделать-то надобно? — поинтересовался Порфирий.

— Испить снадобья из папоротника, который цветет раз в пятьдесят лет.

— И всего-то? — удивился парень. — А зелье на спирту?

— На спирту, касатик, только этого мало. Снадобье надо разбавить кровью из твоей вены… Не боишься?

— Не слушай ты ее, — потащил Иван за руку Паршека. — Экая кровожадная старуха, совсем из ума выжила! Городит всякую чушь! Пошла прочь!

— Отпусти! Отпусти меня! — рванулся Порфирий, словно влекла его к старухе неведомая сила.

— Приколдовала она тебя! Приколдовала. Перекрестись! Прочь, старая ведьма! — закричал Иван.

— Ах, Иван, как ты можешь так обижать старуху? Креста на тебе нет.

Женщина поплелась дальше, но Порфирий догнал ее, попросил прощения за друга и за остальных парней:

— Простите их, Ивановна, не ведают, что творят. Уж вы не обижайтесь…

— Не обижаюсь я. Паршек, нельзя мне… Пойдем со мной, сынок, тебе много дано… Откроется тебе, чует моя душа… Счастье принесешь людям, больных исцелишь, здоровых уму-разуму научишь…

Иван, глядя в удалявшуюся спину Порфирия, окликнул его несколько раз, но так и не получил ответа.

— Что это она задумала? — озабоченно пробормотал Иван и, повернувшись к приятелям, спросил:

— Зачем ей Паршек?

— Женит его на себе, — ляпнул худощавый парнишка.

И все расхохотались, хватаясь за бока, корчась, всхлипывая, вытирая выступавшие на глазах слезы. Издали невозможно было понять: радуются люди или плачут.

Кони настороженно вскинули головы, вгляделись в парней на бугре, пытаясь понять, что с ними происходит. Ласточки разлетелись, напуганные громкими голосами. Солнце село за темную тучу прежде, чем зашло за край земли. Постепенно сгущались сумерки, заставляя людей напряженно всматриваться и вслушиваться в темноту и больше доверять душе, чем глазам. Во мраке человек особенно остро ощущает одиночество и незащищенность, но именно тогда открывается его сердце.

Старуха привела Порфирия в свой дом, пропахнувший высушенными травами: чабрецом, бессмертником, полынью, мятой и еще чем-то очень знакомым, но чем — парень вспомнить так и не смог, сколько ни пытался.

Хозяйка разожгла возле печки лучину, зыбкий язычок пламени осветил скромную обстановку комнаты: кровать с двумя высокими подушками, стол с несколькими табуретами, лавка вдоль стены, на которую и присел Порфирий.

— Погоди, милок, я сейчас, я быстро, — прошелестела старуха сухими губами.

В ее голосе слышалось волнение, которое передавалось Паршеку. Сердце заныло, впервые он ощутил эту странную боль в левой половине груди и удивился ей.