Адриана Имж - #Щастьематеринства [Пособие по выживанию для мамы] [litres]

Моя интеллигентная мама в Москве с ее мужем-профессором шарахаются от наших детей. В их представлении – или мальчик со скрипочкой (с формулами, программами, ранними гениальными стихами…), к жизни не приспособленный, худой, кудрявый, никем из сверстников не любимый, в очках, или крупный, накачанный дворовый хулиган, мимо которого можно только с ужасом проскользнуть. И большинство людей моего поколения или старшего именно так оценивают подростков. Самое обидное, что многие из этих оценщиков работают в школах и социальных службах. В музее, где я когда-то работала, подростки – нелюбимый сорт посетителей. Подростковые группы стараются проводить, когда музей де-юре закрыт, чтобы народ не распугать. Берутся работать с ними отнюдь не все сотрудники. Я там наблюдала много классных руководителей из разных школ. Почти вся их «успешная» работа – это дрессура.

В последние годы в нашем обществе закрепились два ярлыка для матерей. Ты либо «мамочка» – в поликлинике, в СМИ, для маркетологов – ограниченная наседка, которой легко манипулировать, либо «яжемать» – злобная, обнаглевшая, готовая ради своего ребенка учинить любую подлость вплоть до насилия.

Оба эти ярлыка – мизогинные и дискриминационные. Цель их – принизить матерей, заставить женщину почувствовать себя ничтожеством, чтобы не защищала свои права, а была удобной обществу. Как минимум с тремя категориями представителей общества маме общаться приходится, потому что она в той или иной степени от них зависит. Она вынуждена обращаться за медицинской помощью для малыша. Многие женщины вынуждены общаться с отцом ребенка и родственниками.

А еще есть работодатели, которые всячески избегают брать на работу детных женщин…

В детской поликлинике на прием отводится всего шесть минут. За эти шесть минут ребенку измеряют вес, рост, строчат что-то в карточке, и потоком идет следующий. За полтора года нас по-человечески так и не расспросили про наши проблемы. Врача и медсестру волновало лишь то, что мы не ходим на взвешивание и не делаем прививки. А прививки мы не делали и не собираемся, потому что сын благодаря искусственному вскармливанию у нас аллергик.

Нас пытались заставить прийти на прием даже в эпидемию гриппа, когда по радио предупреждали, что без надобности из дома лучше не отлучаться. А когда мы полгода не появлялись в поликлинике, на меня потом орали, как на преступницу. Это притом, что ребенок был здоров и в осмотре не нуждался, а когда у него был насморк, мы вызывали врача на дом.

Матвей, мой старший сын, родился с серьезными осложнениями. Одиннадцать дней после родов неонатолог встречала меня возле реанимации одной и той же фразой: «Пока жив». Заботливые медсестрички на вопрос, почему у него одиннадцать дней закрыты глаза, отвечали: «Спит». Малыш в коме, а мне говорят, что он просто спит. Устал.

А потом он открыл глаза.

А потом научился сосать.

А потом начался ад.

Его диагнозы звучали так: внутрижелудочковое кровоизлияние такой-то степени, ишемическое органическое поражение ЦНС, респираторный дистресс-синдром второго типа. А по-русски, на момент рождения у Матвея в мозге вместо ликвора была кровь, в легких вместо воздуха была кровь, и они не полностью раскрылись. Выписывали нас из роддома со словами: «Ну, академиком, конечно, не станет, но все, что могли, сделали. Главное – живой».

«Главное – живой», – повторяли неврологи, выписывая слабые препараты, потому что очковали лечить нормально. «Главное – живой», – говорила моя мама, когда я жаловалась на то, что улучшений нет, что таблетки не помогают, что я больше не могу. «Ты же его таким родила – ты и виновата», – как мантру повторял муж, отказываясь зарабатывать нормально, чтобы можно было показать Матвея кому-то, кто не испугается назначить сильные, но работающие препараты.

И все вокруг орали, что я зналаначтошла.

Нет, бл*дь. Не знала.

Я не знала о темных коридорах больниц. Не знала об очереди из четырехсот (да, вы правильно прочли – четырех сотен) человек, и ВСЕ они были приезжими, то есть всем на автобус и все неместные, не только я. Не знала, что научусь читать УЗИ головного мозга. Не знала, что такое разводиться ПО СВОЕЙ инициативе на руках с двухлетним ребенком с задержкой развития.

Не знала, как выслушивать, что я дура, потому что мужчина, к которому я ушла от мужа, «все равно бросит, кому ты нужна с дебилом, вернись к мужу!». Я не знала, как это – оформлять инвалидность ребенку. Не знала, как это, когда женщина в белом халате на комиссии спрашивает у трехлетнего Матвея: «Какой это цвет? А это?» – хотя две минуты назад я объяснила, что он даже имени своего и «мама» не говорит.