Дмитрий Правдин - Байки бывалого хирурга [litres]

– Маша, если я еще раз такое услышу, то дам тебе по губам, – грозно сказала мама и приосанилась. – Папа абсолютно прав: так нельзя говорить.

– Буратино! Буратино! Буратино! – с вызовом закричала девочка, вырвав и из маминой руки свою ладошку и недовольно топнув ножкой по пыльной дороге, подняв кверху небольшое серое облако. Жидковатые русые косички с вплетенными огромной величины розовыми бантами потешно запрыгали на ее маленькой головке, как бы дополняя детское недовольство.

Виолетта схватила ее за плечо, развернула к себе и не сильно шлепнула ее двумя пальцами по губам. Девочка вначале заплакала, затем зарыдала, а после и вовсе пустилась в откровенный трагический плач с потрясыванием головки и струящимися ручьями горькими слезами, неудержимым потоком, хлынувшим из обоих глазиков на раскрасневшиеся пухленькие щечки. Ошарашенный и потерявший дар речи Орлов ринулся успокаивать девочку, бросая в сторону жены строгий взгляд. Виолетта, не глядя на них, насупилась и отошла в сторону. Настроение у всех оказалось безнадежно испорченным, и Орловы молча вернулись домой. Отец нес хныкающую и брыкающуюся Машеньку на руках. После пришлось долго извиняться перед гостеприимными Платовыми…

– Мама, ты зачем меня по губкам ударила? – уже дома спросила у Виолетты Машенька, когда высохли слезики, закончились силы, и пропало желание дальше продолжать истерику.

– Чтоб ты крепче запомнила, что нельзя говорить про людей гадости.

– Это детей бить нельзя! – нахмурилась Машенька. – Это непедагогично.

– Иногда надо, – усмехнулась мама, посмотрев сверху вниз на нахохлившуюся дочь. – Тебе папа популярно все объяснил, а ты все равно продолжала себя вести очень гадко. И я тебя не била, а лишь слегка шлепнула по твоим губам, из которых мерзкие слова слетали. Ладно, иди поцелую обиженные губки. – Она наклонилась, погладила Машеньку по головке и мягко прикоснулась к ее губам своими нежными материнскими устами.

– Мама, но она же, эта тетя с длинным носом, в самом деле, очень похожа на Буратино, согласись? – вновь вернулась к зацепившей ее теме Машенька, когда мир был восстановлен и они, прижавшись, друг к другу лежали на диване и смотрели телевизор.

– Понимаешь, Машенька, – Виолетта с любовью посмотрела на дочь, – человек не виноват, что таким родился. Это от него, увы, не зависит. Он может быть некрасивым снаружи, но красивым внутри.

– Как это? – открыла от удивления рот девочка.

– Очень просто. Снаружи он страшилка, а внутри прекрасный и добрый человек. Вот эта девушка, например, которую ты утром обидела. Ты же слышала, как она весело и по-настоящему смеялась. Плохой человек так смеяться не станет. У нее оболочка непривлекательна, а зато душа у нее прекрасная, чистая. Она даже забыла про свою внешность, пока ты ей об этом не напомнила. Помнишь, мы мультик смотрели про Щелкунчика?

– А-а, помню. Им еще орехи вначале кололи. У него был такой большой рот, а потом он оказался принцем. Да?

– Вроде того. Внешность не главное. Главное – внутреннее содержание.

– Так эта девушка, тоже станет прекрасной принцессой?

– Все может быть, – улыбнулась мама. – Ты поняла, что ты была не права?

– Да, мамочка, поняла, прости меня. – Машенька крепко обняла маму за шею и прижалась к ее груди. Затем неожиданно отпрянула и строго добавила: – а детей бить все равно непедагогично.

– Ну и ты, меня прости, погорячилась! – улыбнувшись, ответила мама. – Ты права, детей бить нельзя. Так я тебя и не била. Чуть шлепнула.

Машенька снова прильнула к маме.

– Мама, а ты папу за внутреннюю красоту полюбила? – неожиданно спросила девочка, продолжая обнимать маму.

– А почему ты так решила, разве папа у нас некрасивый?

– Нет, конечно! Глянь, у него нос картошкой и еще присмотрись, какой он волосатый! У него и руки волосатые, и ноги, и грудь, и даже в ушах и носу растут волосы, – перешла она на шепот. – А так он добрый и очень хороший.

Орлов, наблюдавший эту сцену со стороны, чуть не подавился вареником с картошкой, что он, смакуя, в этот момент уплетал, сидя рядом в кресле, положив тарелку с едой на свой оголенный волосатый живот…

Все эта трагикомичная сцена, словно в ускоренной киносъемке промелькнула у Василия Яковлевича перед глазами, пока он, сидя на табурете, стаскивал с себя обувь и краем воспаленного от усталости глаза, наблюдал за женой.

– Вася, – всхлипнула стоящая у входа в зал Виолетта, – а у нас Маша заболела.

– Давно, – напрягся Орлов и с неподдельным испугом посмотрел на жену.