Оливер Сакс: Пробуждения

То, что мы действительно видим, во-первых, да и в-последних, — это крайняя неадекватность механистической медицины. Эти больные являются живыми доказательствами несостоятельности механистической медицины, это живые примеры биологического мышления. Выраженные в их болезни, в их здоровье, их реакции, все это есть живое воплощение самой матери Природы, образ, который мы должны совместить с нашим представлением о Природе. Они показали нам, что природа везде и всюду реальная и живая и что наши представления о ней также должны быть реальными и живыми. Они напоминают нам, что мы зациклились на своей механистической компетентности, но лишились биологического интеллекта, интуиции, знания, осведомленности. Именно это мы должны снова обрести не только в медицине, но и во всей науке [Джеймс Джозеф Сильвестер, поэт и математик, последователь и почитатель Лейбница и Гете, говоря об аналогичном пробуждении в математике («…если бы рассвет соответствовал ожиданиям дня…»), описывает незабываемыми словами реальное, выпуклое и живое качество математического мышления: // «Математика — это не книга, зажатая роскошным переплетом, скрепленным бронзовыми застежками, содержание которой она лишь должна, набравшись терпения, внимательно изучить; это не шахта, полная неистощимых сокровищ, которые сосредоточены лишь в небольшом числе тонких жил и скудных залежей; это не почва, плодородие которой истощается с каждым следующим урожаем; это не континент или океан, которые можно отчетливо нанести на карту и очертить его границы; нет, она безгранична и беспредельна, как пространство, которое она находит слишком узким для собственного вдохновения; ее возможности также бесконечны, как миры, толпящиеся перед взором астронома и во множестве устремляющиеся за его пределы; математика также не может быть ограничена в предписанных рамках или быть сведенной к определениям, имеющим вечную ценность, как сознание, как жизнь, которая дремлет в каждой монаде, в каждом атоме материи, в каждом зеленом листе и почке и клетке, и всегда готова взорваться новыми формами растительного и животного существования» («Адрес» на день памяти Джонса Гопкинса, 1877).].

Они могут все еще (или снова) быть глубокими паркинсониками, но они уже не те люди, какими были раньше. Они приобрели глубину, полноту, богатство, знание самих себя и природы вещей, знания редкого, так как постичь его можно только опытом и страданием. Я пытался, насколько возможно для постороннего человека, разделить с ними их опыты и чувства, чтобы тем самым углубить и свою сущность, свои познания. И если они уже не те, что были раньше, то и я уже не тот, каким был раньше. Мы стали старше и обветреннее, но безмятежнее и глубже.

Молниеносная вспышка лекарственного пробуждения летом 1969 года пришла и ушла. Похоже, она уже не вернется. Но за этим проблеском света последовало нечто другое — более медленное, глубокое, образное пробуждение, которое, постепенно развившись, окутало их чувствами, светом, смыслом, силой, не фармакологическими, химерическими, фантастическими или фальшивыми и ложными: они, перифразируя Брауна, снова прильнули для отдохновения к груди своих неповторимых случаев. Они пришли к пониманию оснований своего бытия, заново посадили себя в почву реальности, вернулись к первоисточникам, домой, откуда из-за болезни были так давно похищены. В них и с ними я тоже ощутил возвращение домой. Их опыт вел меня и будет руководить и вести некоторых моих читателей в бесконечном путешествии к дому:

«По прибытии в Вальдцелль он испытал радость от возвращения домой. Радость, какой не испытывал прежде. Он чувствовал… что за время его отсутствия он стал еще привлекательнее и интереснее — или, возможно, просто смотрел на себя теперь в ином ракурсе, с обостренным чувством восприятия. «Мне кажется, — признался он своему другу Тегулариусу, — что я всю жизнь провел здесь во сне. А теперь я проснулся и могу видеть все резко и ярко, с печатью реальности».

Герман Гессе, «Магистр Луди»

«И концом нашего долгого скитания

Будет возвращение к началу, откуда мы пустились в путь,

И теперь мы воистину узнаем это место…»

Элиот

Прошло десять лет с тех пор, как я закончил истории «Пробуждений», десять лет, в течение которых я продолжал работать с теми же больными (число их, к сожалению, неумолимо сокращалось) и наблюдать их реакцию на леводопу. Мне постоянно задают самые разные вопросы, но главный звучит так: «Живы ли те необычные больные, которых вы описали? Что вы думаете о леводопе теперь, по прошествии стольких лет? Относитесь ли вы к этой теме так же, как относились к ней, работая над книгой?»