Збигнев Херберт - Натюрморт с удилами

Чудесные часы, отмерявшие будничные дни и праздники! Это верно, что Корнелиусу Троосту никогда не приходилось представать в ослепительном блеске великих исторических событий. Но разве можно сказать, что в драме нашего мира он сыграл последнюю роль? Он принял судьбу торговца мануфактурой так же, как другие берут на себя роль военных, еретиков или государственных мужей. Только раз соприкоснулся он с историей, мимолетно, словно в танце. Это случилось во время визита иностранного монарха.

Троост — он был тогда старшиной гильдии — отправился в ратушу на торжества по случаю встречи, перепоясанный оранжевым шарфом, с золотыми бантами под коленями и на плечах; его голову покрывала шляпа фантастической формы, украшенная черными страусовыми перьями, которые при каждом дуновении ветра срывались в полет. В глубине души он ненавидел эти помпезные одежды, похожие на костюмы оперных певцов, но не жалел о своем участии в этом маскараде, поскольку увидал монарха лицом к лицу, то есть в человеческой перспективе. Позднее он повторял без конца: «Я видел его вблизи, и, знаете — он толстый, бледный, маленький, ну, где-то на полголовы ниже меня». И его распирала огромная республиканская гордость.

По прибытии монарха состоялся торжественный парад в его честь, сопровождавшийся стрельбой в невинное небо. Троосту во второй раз представился случай испробовать свое прекрасное флорентийское ружье. В первый раз это случилось в его собственном саду, когда он выпалил в воображаемую сову, нарушающую ночной покой. Приклад ружья был инкрустирован сценой, представляющей суд Париса на фоне широкого горного пейзажа; Корнелиус особенно ценил эту часть оружия, считая металлический ствол ненужным придатком.

После указанных исторических событий жизнь пошла обычной колеей. Дела шли превосходно, и только Ян приносил родителям постоянные хлопоты и огорчения: не желал учиться, убегал из дому, пребывал в обществе законченных шалопаев. Но блудный сын все же возвращался в лоно семьи, и тогда разыгрывалась библейская сцена, полная слез, раскаяния и прощения. Казалось, что в конце концов все образуется ко всеобщему удовольствию. И только Анна слабела, поэтому решено было взять еще одну, третью служанку; из множества кандидаток выбрали молодую фризскую крестьянку по имени Юдифь.

Ее красота не была ослепительной, но она пробуждала в душе хозяина неясные и блаженные воспоминания далекого детства. Служанка ему очень нравилась, и он одаривал ее лентами и заколками, очень подходившими к ее рыжим густым волосам, прося никому не говорить об этом. Потом добился от жены согласия, чтобы Юдифь помогала ему по вечерам в лавке. Им случалось оставаться вдвоем и запирать двери на ключ — всего два или три раза. Но злые языки соседей судачили об их распущенности. Анна демонстративно страдала и хранила молчание.

Корнелиус стал чаще бывать у брадобрея. Часами играл на флейте. Он сделался разговорчивым, шумным и чрезмерно веселым. Однажды он признался Анне, что хочет заказать свой портрет. Ему порекомендовали художника, который жил на Розенграхт и был известен как завзятый портретист, а также создатель религиозных полотен. Троост отправился к нему в праздничной одежде. Имя художника вылетело у него из головы, но прохожие указали ему дом. Художник принял его не слишком вежливо. У него были близко посаженные глаза со сверлящим взглядом и толстые руки мясника; на нем был длинный перепачканный фартук, а на голове странный тюрбан. Все это еще можно было вынести, но вот цена за портрет, которую назвал этот грубиян триста флоринов, — лишила Корнелиуса дара речи (он тут же перевел эту сумму в число локтей доброй шерстяной ткани). Наступило неприятное молчание. Наконец художник заявил, что может изобразить Корнелиуса в виде фарисея и тогда цена будет значительно ниже. Тут, однако, взыграла оскорбленная гордость торговца мануфактурой. Он желал быть представленным таким, как он есть, — на вершине успеха, в мягком блеске счастья, однако без ненужных символов и декораций. Он хотел видеть себя с собственной крупной головой, окаймленной буйными волосами, с проницательным взглядом, обращенным в будущее, с толстым носом, губами гурмана, а также сильными руками, опирающимися на раму картины. Теми руками, которым можно было доверить не только дела фирмы «Йонг, Троост и сын», но и судьбы города (в это время Корнелиус мечтал о должности бургомистра). Ничего удивительного, что до договора дело так и не дошло. Позднее кто-то назвал ему имя другого славного портретиста из Харлема, но Корнелиус к нему уже не выбрался, поскольку его голову заполонили серьезные хлопоты и огорчения.