Array Коллектив авторов - Гуманитарное знание и вызовы времени

В сущности, ничего не прибавив, Жданов повторил слова Горького, сказанные в марте 1935 г. на Втором пленуме правления СП СССР, что наша литература, которая если еще не стала, то все-таки «уже становится учительницей литературы всего мира, во всяком случае влиятельнейшей литературой мира» [436].

Сказано всего через два года после того, как Бем признал с горечью, что эта «влиятельнейшая литература мира» выбыла из литературы мировой.

Очень долго многие люди находились (и сейчас находятся) в уверенности, что наше отечество может учить других. Не одно поколение воспитывалось на этих принципах не только в жизни (это плохо, но преодолимо, пока не стало общественной нормой), но в творчестве (а это катастрофа, которой и закончилась большевистская эпоха, свобода творчества отомстила, так сказать).

Сейчас этого нет – благой знак. Герой романа Вяч. Миронова «Я был на этой войне. Чечня 1995» [2001] говорит:

«А политики московские – жулики, которым наплевать на Россию и на меня. Не хочу думать обо всех, о Родине. Они не думают обо мне, о моей семье, какого хрена я должен думать и переживать об их судьбах. Пусть каждый заботится сам о себе. <���…>. Я осознал себя как личность, как личность с большой буквы, а не винтик огромного механизма . <���…> Самые главные мои враги, которые меня и мою страну обокрали, обескровили, послали на смерть, которые отбирают будущее у моего сына, сидят не за океаном, и весь этот бардак не происки ЦРУ. <���…> Все беды и неприятности у меня от моего народа, моей страны, которую я люблю и ненавижу …»

Герой романа Ю. Буйды «Вор, шпион и убийца» [2012] передает слова, услышанные от бабушки: та сказала, отвечая на какие-то его разглагольствования о «несвободной стране»: «”Свобода – это ты. Только никогда не забывай о том, что и тюрьма тоже ты”. И еще она не любила, когда кого-нибудь называли совестью народа: ”Совесть – это Бог в человеке. У народа нету совести, только у человека. <���…> А совесть народа придумали бессовестные люди”».

Наконец, один из героев романа А. Рубанова «Великая мечта» [2008] говорит другому: «Помнишь, как ходил на комсомольские собрания? Тебе не нравилось, но ты оправдывал все эпохой. Я хороший, говорил ты себе, я очень хороший, честный и порядочный, но эпоха не та!.. Потом ты бегал в кожаной куртке и потрошил багажники чужих автомобилей. Тебе не нравилось, но ты снова оправдывал свои поступки эпохой. Еще хуже стала эпоха! Совсем никуда не годная. Безобразная и жестокая. Но ничего, думал ты. Побуду пока таким же. Буду пока воровать помаленьку. Подожду, пока эпоха сменится. <���…>

– И вот, – мой мертвый друг обвел руками окружающее пространство, – у тебя получилось! Дожил! Будущее – настало! Магазины длиной в километр! Кредитные карточки! Теплые гаражи под землей! А ты – кланяешься в ноги барыгам и процентщикам, и тебе опять не нравится! Снова виновата эпоха, да? <���…> Эпоха не виновата. Эпоха всегда одна и та же. Разгадка внутри тебя »…

Таких слов не говорила советская литература, и, сказанные сейчас, они внушают надежду: как знать, не произойдет ли то же и с народом, пусть не сегодня и не завтра.

В-третьих , упомянутая независимость от власти, вдохновение, а не угодливость, позволяют писать правду . Никогда после 1917 г. наша литература не была так правдива в основной массе появляющихся произведений. Как и в XIX в., мы узнаем о себе, о нашей былой и текущей жизни только из литературы , только она не лжет, ибо изображает, а не сочиняет.

Что бы, к примеру, мы знали о трагедиях Таджикистана и русских в Таджикистане после распада СССР, не будь романа А. Волоса «Хуррамабад» [2000]? Уже начали забывать безумие Чеченской войны; Вяч. Миронов, а за ним З. Прилепин напомнили романами «Я был на этой войне» и «Патологии» [2004]. А. Терехов, используя опыт работы директором пресс-центра префектуры Западного административного округа Москвы, понарассказал в романе «Немцы» [2011] такого о нравах новейшей русской администрации, что бледнеют персонажи бюрократов Салтыкова-Щедрина. Широкий метафоризм книги заставляет, кстати, вспомнить многочисленные образы немцев в нашей литературе. Об одном из них, Штольце, Гончаров заметил в статье «Лучше поздно, чем никогда»:

«Меня упрекали за это лицо <���…> Отчего немца, а не русского поставил я в противоположность Обломову? <���…>

Особенно, кажется, славянофилы – и за нелестный образ Обломова и всего более за немца – не хотели меня, так сказать, знать. Покойный Ф. И. Тютчев однажды ласково, с свойственной ему мягкостью, упрекая меня, спросил “зачем я взял Штольца!” Я повинился в ошибке, сказав, что сделал это случайно: под руку, мол, подвернулся!