Валерий Земсков - Образ России в современном мире и другие сюжеты

Безусловно, драма свидетельствует об острейшем кризисе. Мы были бы глухи, если бы не расслышали в словах Просперо: «Мой удел – отчаянье» – голоса Шекспира, но мы были бы глухи, если бы не расслышали в ревущей буре и иного. Гармония словно обещает свое рождение на вершине кризиса, где, как временами у Шостаковича, борение противоположных сил достигает таких высот, когда, кажется, вот-вот начнется распад самой музыки. Конечно, гармоническое начало воплощено в любви Миранды и Фердинанда. Музыкально-поэтическая устремленность в будущее, к гармонии в «Буре» ощущается и в мысли поэта, который показывает нам, что человечность, гармония несовместимы с произволом, что отдельная личность вообще не может быть «нормой» человеческого, что должна быть какая-то иная, кроме «природной», мера человека, нравственности. В «Буре» потерпели поражение не только раннебуржуазные гуманистические утопии и мировоззренческие стереотипы того времени, но произошел глубинный надлом всей антропоцентристской системы философского мышления вообще, Шекспир подошел к невероятному для того времени рубежу. Еще предстояли времена Руссо и Вольтера, краха иллюзий Великой французской революции, а интуиция художника уже отвергла все утопические представления о человеке. Диалектикой развития образов, нравственным чувством драматург подвел к пониманию человека как существа общественного и исторического.

Один из исследователей Шекспира писал о том, что, когда драматург поверял гуманистическую этику историей, приоткрывались «такие глубины мира социального, которые долгие столетия спустя для господствующей моральной философии, равно как и для философии истории, попросту говоря, не существовали» [229]. Эти справедливые слова вдвойне годны для «Бури», произведения, где поэзия и философия, слившись в отчаянно-напряженном размышлении о человеке, породили образы, которые с полным правом можно рассматривать как завет на будущее.

Было бы наивно утверждать, что мы до конца прочитали завещание Шекспира. Но не будет наивностью сказать, что по мере движения истории смысл его раскрывается все более полно. Просперо встретился с Калибаном вне европейских границ, и завещание Шекспира оказалось адресованным человечеству.

В «Буре» драматург впервые в мировой литературе «собрал» весь мир, который тогда – также впервые – обретал свое единство в какофонии лязга металла, стонов, воплей, свиста кнута – неизбежном звуковом сопровождении эпохи Великих географических открытий. Эта всемирность Шекспира открылась в наши дни, когда мир, расставшись с колониальными временами, снова обрел единство, но уже на новой основе. Те, кто освобождался от оков колониализма и духовного гнета, увидели в «Буре» «свое» произведение, прорицания и заветы которого относятся и к ним. Уже говорилось о вольной интерпретации образов «Бури», предложенной кубинским поэтом и критиком Фернандесом Ретамаром. Символика, разработанная им в эссе «Калибан», которое приобрело популярность в кругах левой интеллигенции Латинской Америки, мелькает на страницах журналов; в переводах эссе было опубликовано в ряде европейских стран. Примечательно, что в 1969 г., когда Фернандес Ретамар впервые в очерке «Куба до Фиделя» представил Калибана как символ угнетенного и бунтующего мира, одновременно с ним и независимо друг от друга то же сделали известный афроантильский поэт и философ, мартиниканец по рождению, Эмэ Сезэр в драме «Буря» (1969) и барбадосский поэт Эдвард Камау Бретуэйт в сборнике «Острова» (1969).

Образы «Бури» предоставляют широкие возможности для суждений с их помощью о современности. Стало привычным рассматривать «историко-культурную» ситуацию Калибана, которого Просперо поработил своими знаниями, своим языком (вспомним: «…Я научил тебя словам, дал знание вещей»), как своего рода метафорическую формулу, содержащую всю полноту проблематики, актуальной для освобождающихся стран: духовная независимость, культурная самостоятельность, органичность сочетания собственных и усвоенных европейских традиций, культурно-языковое «двойничество»…

Разумеется, вольное прочтение пьесы Шекспира направлено не на текст, а вне его – в историю. В те времена, когда мир только обретал свое единство, Шекспир первым оглядел его взором всемирного человека. Исторический опыт Нового времени, обнаруживая ограниченность ренессансного гуманизма, рушил утопии и заставлял рваться к новому пониманию человека и человеческих отношений. И сегодня тем более необходима шекспировская всемирность в решении всех тяжких коллизий нашей эпохи.