Но во всем громе призывов к борьбе за права человека, за легализацию проституции, однополые браки и свободу творческого самовыражения проклевывается все тот же бенефициарий — угрюмый человек с ружьем. Конечно, он мимикрировал и, сменив экспроприированные галифе на демократические джинсы, мирно читает лекции подрастающему поколению. Он даже улыбается и рассказывает анекдоты, но именно он категорически не потерпит ничего чуждого. Категорически. Ничего чуждого.
Диктатура, так диктатура. И тельняшка на груди иного деятеля искусств сегодня не случайна. Вкупе с бескозыркой она производит должный эффект, и кое-то из власти уже приходит попить дружественного чайку с Климом Чугункиным — видать неспроста Клим отложил балалайку-то и взял кисть.
Искусство — вектор социальной психологии, социальной философии. Человек с ружьем нутром это чует. Потому и категоричность. Ибо все его либеральные ценности держатся только на жесткой диктатуре и последовательной пропаганде. И чтоб никаких паритетов, ни-ни. Хотя мода и вкус это разные понятия, не всегда имеющие общие точки, но, апеллируя к тенденциям моды, у грядущего поколения формируют соответствующий вкус. Вооружившись марксистско-ленинскими приемами изощренного теоретизирования, человеки с ружьями устраивают массовый долбеж молодых творческих умов. Прикрываясь транспарантами с надписями «дух времени» и «мейнстрим», из закоулков сознания молодых творцов вычищаются последние упоминания о ремесле.
На смену отжившему предикату ремесла пришла изобразительная философия, которая декларируется, как обязательная составляющая сегодняшнего культурного процесса. Но под сурдинку философия такого рода быстро трансформируется в какую-нибудь кондовую концепцию (художник Чук Кауч — единственный в мире, посвятивший себя и свой талант изображению галош). Бесчисленные основоположники нынешних бесчисленных «измов» именно интеллектуальную, аналитическую составляющую провозгласили творческой доминантой и, оперируя страшными научными конструктами, довели дело до абсолюта. То есть до абсурда. Ибо и сами основоположники, и особенно адепты настаивают на озарениях над-ремесленного характера — космических, интуитивных и т. д. А получается, если суммировать такую теорию, — отличный оксюморон. Так озарения или аналитика? Парадокс объясняется либо неквалифицированностью теоретиков, либо фальсифицированностью теорий. Впрочем, между этими «либо-либо» серьезных противоречий нет.
Креативные энтузиасты, либерально-аналитические умы готовы отстаивать свою позицию во взглядах на искусство. И это прекрасно. Но полемика (pardon, дискурс) предполагает некоторые правила. Например, есть мнение и есть знание. Чем-то они отличаются. Редко мнение базируется на знании, чаще на эмоциях — слегка искусственных, слегка подсказанных арт-журналами. Но и знания бывают основательные и поверхностные.
К примеру, метаморфозы в живописи последних полутора веков объясняют очень рассудительно: растущим качеством оптических приборов и появлением фотографии. Действительно, для чего «сделанная» живопись, когда есть фотография. Вот если б фотография была мутной, тогда другое дело, тогда и живописцев обязали бы прописывать детали. Кстати, широким шагом вперед, творческим прорывом принято считать импрессионизм. Прорывом, предполагающим озарение. А ведь Клод Моне не утруждал себя ни рисунком, ни даже разработкой композиции; выпьет, проснувшись, чашечку кофе, придет куда-нибудь и давай срисовывать все, что зафиксирует зоркий глаз, все оттенки, понимаешь, оттеночки. И тем самым Клод Моне опередил не только черно-белую фотографию, он уже тогда практически приблизился к уровню Photoshop’а со всеми его наворотами. То есть свою эпоху Клод Моне точно опередил. Но вот в смысле творческом получается, что импрессионизм, как изобразительный метод, возвращает художника к самым механическим задачам. И хотя домохозяйки всех стран объединились в любви к импрессионизму, но шаг-то, получается, вовсе не вперед.
Шаги вперед предполагают основательную творческую рефлексию, понимание ремесла (все-таки, ремесла) как носителя ментального, духовного послания, как времен связующей нити, как формы творческой аскезы и послушничества. С привнесением в историю искусств не себя любимейшего, не своего неповторимого «ю», но той, быть может, крошечной дельты, которую этот «я», я любимейший, внес в общую копилку традиции на общих основаниях.
Читать дальше