Анатолий Ведерников - Религиозные судьбы великих людей русской национальной культуры

Ради нужд школьного обучения догматам веры, безусловно, необходимо упрощение материала, которое педагогически и дидактически всегда является схематизацией и, следовательно, рационализацией преподаваемых истин. Поскольку же в педагогических целях рационализируются истины веры, то они неизбежно суживаются и, следовательно, искажаются. С духовным ростом обучаемых, то есть с умножением (с возникновением, с возбуждением) опытного переживания догматических истин рациональная узость первоначальных школьных определений должна переходить в постижение высшего порядка, для которого характерно прежде всего сознание немощности нашего разума. Но вся беда в том, что школьное богословие, обеспечив, так сказать, первую, начальную, стадию постижения истин веры в нашем становящемся разуме, не заботится дальше о том, чтобы повести обучаемых по пути опытного переживания христианских догматов. Правда, существует нравственное богословие, но самым своим отдельным существованием оно только утверждает рационалистический разрыв между догматом и его нравственным выражением в жизни. Этот разрыв и заставляет говорить об интеллектуализме схоластического богословия наших старых учебников, которыми утверждается гораздо более умственное значение о Боге, чем познание сердечное.

Так говорим сейчас и мы, имея в виду педагогическую полезность почтенных трудов митрополита Макария и митрополита Филарета. В то же самое время мы знаем, что и эти труды, важные для начального познания истин веры в разуме, имеют продолжение в опытном богословии епископа Феофана Затворника, о. Иоанна Кронштадтского, Оптинских старцев и целого ряда отцов и подвижников Церкви. Уже предносится возможность иного типа богословствования, основанного на синтезе теории и практики, на объединении догматики с примерами опытного переживания догматов, с указанием путей к их нравственному выражению в жизни верующего человека. Но Хомяков, выясняя принципы католичества и протестантства в их отношении к Православию, усматривал в педагогическом рационализме макарьевской догматики принципиальный рационализм западного происхождения, в чем был прав лишь наполовину.

Мы знаем, что движение религиозной мысли – от школьных упражнений в умственном познании истин православной веры к опытному их постижению – развивалось медленно и теперь не может считаться ни законченным, ни получившим достаточной силы. Но ясно одно, что только опыт подлинно христианской жизни может служить основой истинного Богопознания. Чтобы догматические определения, усвоенные в школе, стали достоянием не одного ума, но и сердца, необходимо дополнить их указанием способов их опытного, то есть нравственного, переживания.

Хомяков, живший в (Церкви) составе Церкви, ощущавший ее неисчерпаемые духовные сокровища, не мог не заметить того, что эти сокровища не находили выражения в традиционном богословствовании наших церковных учителей. Жизнь в любви развивалась сама по себе, находя опору в Слове Божием, а вероучение школьное оставалось разобщенным с этой опытной жизнью и, будучи неподвижным, казалось безжизненным и отвлеченным.

Хомяков первый подвел нашу религиозную мысль к живому источнику духовного опыта, и в дальнейшем эта мысль ожила. В этом и состоит его значение в истории русского религиозного сознания.