Кирилл Кобрин - Шерлок Холмс и рождение современности

«Богемия» здесь, конечно же, ни при чем. Это расшалились богемные люди, судя по всему, воспользовавшись отсутствием на Бейкер-стрит миссис Хадсон (экономку в этом рассказе зовут миссис Тернер; пользуясь случаем, спешу поправить замечательную во всех иных отношениях The Encyclopaedia Sherlockiana — именно Тернер, а не Хадсон сообщает Уотсону, что Холмс «вышел из дому в начале девятого»). Думаю, дело было так. Доктор, женившись и съехав с Бейкер-стрит, как он сам признает, отдалился от своего друга. Поначалу Холмс даже не особенно и заметил это, но со временем его нарциссистической натуре стало не хватать зеркала, в котором можно было бы без конца любоваться собой. И вот он решил разыграть приятеля. Холмс, конечно, не знал, когда именно тот заглянет на Бейкер-стрит, но письмо из Богемии было заготовлено, оставалось только ждать. Самое сложное — мгновенно подтянуть к месту действия актера, наряженного в вульгарный костюм мистера Икса, однако помог случай: на Бейкер-стрит, 220, поселился безработный немецкий циркач. Холмс свел с ним знакомство и договорился о том, чтобы тот был начеку и вышел на сцену, как только объявится Уотсон. Все остальное было делом техники: снять на вечер и утро небольшую виллу в Сент-Джонс Вуде, нанять массовку из театра поблизости — вот, собственно, и все. И доктор Джон Уотсон, женатый человек, ветеран афганской кампании, в очередной раз оказался в дураках. Остается только вопрос — зачем. Ответ очевиден: из любви к искусству. Богемные люди любят искусство по-настоящему, не то что мы с вами.

Себастьян Хорсли прожил почти сорок восемь лет, пользуясь заслуженной славой сноба, тяжелого наркомана, убежденного бисексуала, последнего английского денди, посредственного художника и самого интересного человека в лондонском Сохо. Он умер (судя по всему, от передозировки героина) 17 июня 2010 года. Этот текст сочиняется через несколько лет после того, как Хорсли, оплаканный вольнодумцами и пошляками всех мастей, обрел покой на кладбище.

Он жил в Сохо, в двухкомнатной квартирке, превращенной в смесь будуара и мастерской; кухню и ванную Себастьян Хорсли считал непозволительными для истинного эстета излишествами. Попасть в квартиру, на двери которой красовалась надпись «Это не бордель. Проституток по этому адресу нет», было непросто: визиту всегда предшествовали сложные переговоры, следовавшие прихотливым изгибам героиновой паранойи Себастьяна. Кстати говоря, упоминание проституток в сердце некогда, что называется, «злачного» Сохо было вовсе не случайным: Хорсли слыл знатоком и энтузиастом торговли телом — но только в роли покупателя, а не продавца. Он хвастался, что воспользовался услугами чуть ли не тысячи проституток; впрочем, радостей свободной любви Хорсли также не избегал — какого бы пола ни был очередной объект его страсти. Друзья и знакомые Себастьяна вспоминают: стоило кому-то оказаться в его обиталище, как хозяин начинал соблазнять гостя (гостью), пользуясь всем арсеналом обольщения, заимствованным у череды своих предшественников, от маркиза де Сада и лорда Байрона до Оскара Уайльда. Впрочем, как отмечают те же друзья, Себастьян Хорсли был — за некоторым исключением — хорошим, добрым человеком. Главным украшением его гостиной служила превосходная коллекция человеческих черепов: на ее фоне Хорсли обожал фотографироваться — то в диккенсовском цилиндре, то в розовом смокинге.

Основные вехи большого пути этого последнего чисто английского пижона можно проследить по его автобиографии «Денди в преисподней», вышедшей в 2007 году. Хорсли, который все делал не так, как окружающие, умер в то самое время, когда театральная постановка по его книге, предпринятая режиссером Тимом Фонтейном и актером Мило Твуми, снискала шумный успех лондонской публики (и даже критики). Вряд ли Себастьяна Хорсли занимали рецензии и газетные обзоры, вряд ли он особенно переживал об успехе своего сочинения; зато я почти уверен, что истинным триумфом для него стал запрет на въезд в США, наложенный «по моральным соображениям» почти сразу после издания автобиографии. Однако вернемся к жизненному пути нашего героя — не зря же первое название его нашумевшей книги было Mein Camp (интересно, как покойная Сьюзен Зонтаг отнеслась бы к подобному использованию изобретенного ей словечка?).

Себастьян Хорсли родился в заштатном городишке под названием Гулль (как по-русски издавна называют столь же заштатный Hull), в семье пищевого магната Николаса Хорсли. Мать и отец, алкоголики со стажем, развелись в середине семидесятых, Себастьян кочевал по разным школам и — позже — колледжам, ни один из которых он так и не закончил. Затем он начал карьеру художника; вершиной ее стал знаменитый проект — нечто среднее между венским акционизмом и ультракатолическим подвигом веры. Находясь в 2000 году на Филиппинах, Хорсли принял участие в пасхальном шествии, предложив себя на роль Христа. Художника распяли на ритуальном кресте. Продержавшись около 20 минут, Себастьян потерял сознание. Все это было запротоколировано фотографом Деннисом Моррисом и художницей Сарой Лукас, которая сняла фильм. Посмотрев на собственные мучения, Хорсли так возбудился, что сделал на этот сюжет серию картин. В 2002 году все это — фотографии, видео и картины — было представлено в Лондоне на выставке под названием «Распятие».