Дмитрий Замятин - Культура и пространство. Моделирование географических образов

Современное российское философствование «в сторону» географического пространства связано, в первую очередь, с исследованиями В. А. Подороги. В книге «Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии» (1995) ему удалось на примере творчества Киркегора, Ницше, Хайдеггера показать роль и значимость конкретных географических образов в становлении философских произведений. Особенно важно осмысление исследователем пограничных, лиминальных пространств, или пространства-на-границе – тех пока еще крайне слабо описанных географических образов, которые фактически очень сильно стимулируют и само философствование, даже в какой-то степени определяют саму его структуру. Так, в случае Киркегора особая роль предоставлена интерьеру, но это именно пространство-на-границе, между Внешним и Внутренним; сами границы «…как бы распыляются, диффузируют, открывая внешнее внутреннему, и наоборот», а интерьер «…является устойчивым образом этой диффузии Внешнего во Внутреннем» [21] По дорога В. А . Выражение и смысл. Ландшафтные миры философии. М., 1995. С. 77–78. . Мышление Киркегора приобретает черты экзистенциальной картографии, а порождаемые им географические пространства практически не совместимы. Лишь сам масштаб экзистенции мыслителя, который задает и возможности подобного картографирования мысли, позволяет проводить операции дублирования или совмещения этих пространств [22] Там же. С. 81–83. . Геобиография и творчество Ницше в этом смысле еще более показательны. Они по-существу сосредоточены полностью в пределах лиминальных пространств, которые определяются автором не как маргинальные, но как промежуточные, нейтральные, не занимающие определенной позиции к центру [23] Там же. С. 143. . Философствование же Хайдеггера попросту невозможно вне географического пространства, ключевое понятие его философствования – Dasein – изначально пространственно: «…человек неотделим от «своего» пространства, существование его в качестве Dasein «пространственно» [24] Там же. С. 263. . Мысль Хайдеггера не предстоит, не противостоит ландшафту, но сопричастна ему; она по сути ландшафтна. Таким образом, все усилия мысли означают не что иное как прокладывание пути в определенном ландшафте; образ ландшафта порождается скоростью самой мысли [25] Там же. С. 275. .

Работы В. А. Подороги означали принципиальный поворот, ранее почти не заметный, в интересующей нас проблематике. Географическое пространство оказалось важным и органичным условием самого философствования, а зачастую и как бы его «героем». Географические образы как бы пронизывают структуры философствования и определяют фактически их эффективность. Пространство географических образов, в данном случае тождественное самому географическому пространству, выступило естественным полем или контекстом любой возможной и потенциально продуктивной, ориентированной на себя, мысли. Пространственно-географическая форма философствования сделала возможным как бы тотальное «промысливание», «опространствление» самого географического пространства. Географическое пространство мыслилось пространственно-географически, адекватность обратного движения обеспечивалось как раз противонаправленностью предыдущего.

Наиболее продуктивной стала линия философствования, которая была связана с географическими образами движения, с динамикой географического пространства. Путешествие как вершина географического самопознания и одновременно как крайне сильная позиция «географически» ориентированного философствования привлекло серьезное внимание исследователей [26] Завадская Е. В. «В необузданной жажде пространства» (поэтика странствий в творчестве О. Э. Мандельштама) // Вопросы философии. 1991. № 11; Касавин И. Т. «Человек мигрирующий»: онтология пути и местности // Там же. 1997. № 7. См. также: Tuan Y. Realism and fantasy in art, history and geography // Annals of Association of American Geographers. 1990. № 80. P. 435–446; Stewart R. S., Nicholls R. Virtual worlds, travel, and the picturesque garden // Philosophy & Geography. 2002. Vol. 5. No. 1. P. 83–99. . В первом случае (исследование поэтики странствий в творчестве О. Э. Мандельштама) географическое пространство и его конкретные ипостаси (динамичные ландшафтные образы) стали выражением откровенной экспансии «внутреннего», «душевного» пространства [27] Завадская Е. В. Указ. соч. С. 27. . «Особый характер сопряжения реального и внутреннего пространства, искусство выведения внутреннего во сне, создание своего «языка пространства» составляют суть ландшафтной поэтики Мандельштама» [28] Там же. . Формируются своеобразные пространственные системы, которые задают ритм изменения самого географического пространства в согласии с внутренними установками реального или поэтического путешествия. Фактическая множественность подобных пространств выступает условием путешествия и вообще возможности пути: «Путь осмыслен при допущении о существовании иных пространств, сближение и коммуникация которых и является его конечной целью» [29] Касавин И. Т. Указ. соч. С. 77. . Пространства как бы сами меняют свои образы, под «давлением» прокладываемых повсюду путей: «…по мере прокладывания дорог из одного пространства в другое изменяется роль и значение этих пространств в человеческой жизни, претерпевает изменение реальный ландшафт человеческого мира: дороги выпрямляются, горы становятся ниже, моря – спокойнее, пустыни – меньше, поля – обширнее и т. п. Происходит «регионализация» местности» [30] Там же. . Возникает как бы единое, постоянно расширяющееся поле географических образов, причем и сами эти образы находятся в различных стадиях становления. Модальности путешествий устанавливают специфические системы приоритетов, ценностей географических образов разных генезисов и структурных типов, как-то: поэтических, художественных, натуралистских и т. д. Возможна уже и позиция, как бы «зависающая» над самой траекторией конкретного, реального или воображенного, путешествия; метафизика путешествия выступает вполне притягательной темой, которая может «провоцировать» создание целых «гроздьев» или кластеров географических образов.