Дмитрий Замятин - Культура и пространство. Моделирование географических образов

Впоследствии эта позиция Фуко трансформировалась. В позднейшем интервью «Пространство, знание и власть» (1982) он апеллировал к опыту написания им книги «Слова и вещи» и утверждал, что частое использование «пространственногенных» концептов (то есть утверждений и посылок, связанных с употреблением слова «пространство») связано с самим содержанием книги. Философ отрицал, что это не что иное как пространственные метафоры [14] Espace, savoir et pouvoir // Ibid. IV. 1980–1988. P. 286. . Пространство философского опыта было приравнено им, таким образом, к пространству собственно географическому, а само географическое пространство могло выступать лишь как строго функциональное, специализированное, специфическое пространство человеческой деятельности. Политическую организацию, пространство политической власти невозможно оторвать от собственно географического пространства, в котором они сформированы; это одно и то же. Территориальная организация Франции XVII–XVIII вв., по мнению Фуко, подтверждает его мысль. Однако он утверждал, что города организуют государственное пространство, а само государство уподоблял огромному городу [15] Ibid. P. 271–272. См. также: Driver F. Bodies in space: Foucault's account of disciplinary power // Reading human geography: the poetics and politics of in-quiry / Ed. by T. Barnes and D. Gregory. London: Edward Arnold, 1997. Р. 279–289. . В случае Фуко экспансия пространственных метафор на самом деле привела к тому, что само географическое пространство превратилось в свою собственную метафору, стало тождественным ей. Образ единого прежде географического пространства раздробился, фрагментировался на множество жестких, «служебных» пространственных образов, которые и формируют мозаику пространственного опыта конкретного человека. Произошла своеобразная имплантация географического пространства как предмета философствования в сферу гораздо более широкого ментального поиска, в котором оно стало непосредственным орудием мысли. Сама мысль стала пространственно-географической, пространственно-географическим явлением или, по крайней мере, осознала себя таковой.

Более осторожным и как бы более пространственно «рассеянным», рассредоточенным было исследование Делеза и Гваттари «Ризома» [16] Deleuze G., Guattari F. Rhizome. Introduction. Paris: Minuit, 1976. . Ризоматическая структура, подробно описанная и интерпретированная авторами на ряде примеров, как нельзя лучше отвечала потребностям «ненапряженного» философского осмысления географического пространства. По всей видимости, образ ризомы сам по себе идеально воспроизводит как бы ненапряженное и «отдыхающее» пространство, пространство, которое не стремится центрироваться, дифференцироваться или автоматически иерархизироваться. Это принципиально важный пример пространства ацентричного и неиерархизированного, чья самоорганизация заключается в отсутствии организации; ризома – система без памяти [17] Ibid. P. 62. . По существу, уподобление географического пространства ризоме позволяет автоматически избежать возможных философских натяжек, которые связаны с целенаправленными интерпретациями явлений, обладающих явными или четко выраженными территориальными структурами. Философствование обретает здесь свое пространственно-географическое «алиби», которое позволяет как бы безнаказанно играть географическими образами реальности, а сама реальность в философском дискурсе становится географической ad hoc.

Последняя совместная работа Ж. Делеза и Ф. Гваттари «Что такое философия?» (1991) [18] Делез Ж., Гваттари Ф. Что такое философия? М.; СПб., 1998. показала, что философия активно осмысляет понятие географического пространства и, более того, пытается наращивать свой «объем» как бы за счет географии. Выдвинутое этими мыслителями понятие геофилософии развивается на основе наиболее общих географических образов – земли и территории: «Мысль – это не нить, натянутая между субъектом и объектом, и не вращение первого вокруг второго. Мысль осуществляется скорее через соотношение территории и земли» [19] Там же. С. 110. . Два процесса определяют их соотношение – процесс детерриториализации (открытие территории вовне, от территории к земле) и процесс ретерриториализации (от земли к территории, восстановление территории через землю). Именно эти как бы переходные зоны между философией и географией позволяют говорить об игре с географическим пространством и – географическим пространством. Мысль формируется, «формуется» географическим пространством и становится, по сути, формой этого пространства; иначе: происходит «географическое положение» мысли. «География не просто дает материю переменных местностей для истории как формы. Подобно пейзажу, она оказывается не только географией природы и человека, но и географией ума» [20] Там же. С. 124. .