Коллектив авторов - Литературоведческий журнал №36 / 2015

В этой трактовке, как бы глубоко она ни была укоренена в правовой доктрине «двух тел» (с чем я не собираюсь спорить), я вижу как минимум два пробела применительно к шекспировской хронике. Во-первых, это ее сущностная иерархичность, в которой два тела априори лучше, чем одно, а солнцеподобное мистическое тело лучше, чем бренное физическое. Разрыв тел неизбежно означает страдание, а поскольку этот разрыв разрушает иерархию, страдание не может быть искупительным 38. Если Ричард – король-мученик, то что или кого спасает его гибель? 39Ее можно считать искуплением только собственных «грехов» за годы царствования или провозвестницей грядущих страданий тела государства в Войнах Алой и Белой розы.

Во-вторых, концепция Канторовича (а вернее, не столько концепция, сколько использование шекспировской хроники как иллюстрации к ней) превращает Шекспира в моралиста или пропагандиста, который пишет хронику, чтобы ответить на «государственный заказ» или общественное признание «двух тел». Хроника Шекспира, «Отчеты» Плаудена, тексты коронационной клятвы, ритуал лишения сана – все ложится в одну строку. Конечно, Канторович хорошо понимал опасность такого подхода и предпослал анализу ряд оговорок – например, о том, что «Шекспир обрисовал именно человеческий аспект трагедии королевской “двойственности”, а не юридические особенности…» 40, или что «поэтическое видение двойственной природы короля… вполне естественно могло возникнуть из его сугубо человеческого опыта» 41. Неясно, правда, как из «человеческого опыта» можно вывести то, что Канторович страницей выше сам называет «правовой фикцией», если эта фикция не интериоризирована опытом в процессе школьного образования или социализации в «елизаветинской Англии».

Проблема в том, что Канторович в понятной любому ученому попытке создать стройную и непротиворечивую теорию жертвует ради нее сложностью литературного текста, повторяя классическую ошибку другого ученого того же поколения – Ю.М.У. Тиллъярда. Тиллъярд открывает главу о «порядке» монологом Улисса из «Троила и Крессиды» (I:3) о космической гармонии, который незаметно переходит в советы Агамемнону, как лучше управлять войском ахейцев, используя слабости и человеческие особенности самых сильных воинов. Сочетание речи о порядке с макиавеллистским советом плохо укладывается в логику литературного текста как примера общественно-политической доктрины, но Тиллъярд этого не замечает. Его подход в принципе не учитывает субверсивный характер литературного текста и то, как он может проявляться в несоответствии речи персонажа и общего контекста произведения.

Возвращаясь к Ричарду, его падение и смерть при таком взгляде еще сильнее утверждает концепцию «двух тел» и власть «полой короны». Во многом такое прочтение укрепляется самой логикой исторических хроник как цикла, превращая Шекспира в сторонника «порядка» и сильной королевской власти 42, а сами хроники – в стихотворную версию Холиншеда или Холла.

Не случайно между подходами Канторовича и Тиллъярда столько совпадений: оба используют литературный текст как иллюстрацию, оба пытаются создать более или менее неизменную «традицию», соединяющую Средние Века и Возрождение; органицистскую традицию, которая присуща в одинаковой степени всему обществу или, по крайней мере, его образованной части и одинаково распространяется через «фигуры власти» в школах, театрах и при дворе 43. Литература, в конечном счете, «воссоздает» и «отражает» то, что рождается вне ее. Этим заканчивается фрагмент «Двух тел короля» о специфике художественного творчества: начав с того, что «живой дух» шекспировского искусства состоял в том, чтобы «раскрывать множественность сущностей, действующих в каждом человеке», Канторович через идею «поддержания равновесия» приходит к утверждению, что этот живой дух – «всецело в зависимости от того жизненного образа, который он вынашивал в сознании и который стремился воссоздать» 44. Что же в этому духе «живого» и в чем особенность этого воссоздания, по сравнению с историческими хрониками Холиншеда? Венец Шекспира, как и корона Ричарда – «полый», и может быть надет на «бренное чело» любого автора.

Моя гипотеза – в том, что «Ричард II» – пьеса, в которой теория «двух тел» ниспровергается в той же степени, в какой и утверждается; что это пьеса о власти над собой, которая не сводится к встроенности в иерархию; и наконец, что эта хроника оказалась чрезвычайно важна не только для группы сторонников Эссекса, собравшихся на ее представление 7 февраля 1601 г., но и для драматургов следующего за Шекспиром поколения, которые превратили опыт Ричарда II в практику изображения «отсутствующего» монарха как образ власти интеллектуала.