Кристофер Дрессер - Традиционное искусство Японии эпохи Мэйдзи. Оригинальное подробное исследование и коллекция уникальных иллюстраций

Я собрался съесть напоминающий замазку продукт зеленого цвета, но моя попытка откусить от общей массы угощения вызвала трудности, так как, когда я начал отдалять блюдце ото рта, за ним потянулась никак не желавшая обрываться нить податливого деликатеса. В результате у меня во рту осталась часть блюда, все еще связанная своеобразной пуповиной с остальной массой, теперь оказавшейся на полу. Чем упорнее я старался оборвать соединительную нить, тем больше у меня возникало трудностей. И я уже искренне поверил в то, что доставшееся мне блюдо можно растянуть в нить, способную охватить весь Тихий океан. Наконец-то в огромных муках мне удалось проглотить непослушную массу, но даже после этого время, на протяжении которого я рву связь с блюдом на полу, кажется мне вечностью. Удовлетворенный одной порцией этого деликатеса, попавшей мне в рот, я пробую студенистый рисовый пирог, порцию которого с усилием удается отправить в рот. Мне передают лакомство красного цвета, и выглядит оно так, что мне не хочется рисковать. Зато я пробую более соблазнительные кондитерские изделия, среди которых заманчивее всех выглядит апельсин.

Странно причудливая, но весьма трогательная музыка затихла, женщина, исполнявшая ее на миниатюрных бубнах (один из которых она держала на левом колене и другой на правом плече), отложила в сторону эти инструменты, чтобы взять кото. В зал вошли еще четыре девушки, которые должны были исполнять песни под собственный аккомпанемент на самасине. Снова полилась музыка, теперь сопровождаемая пением; и это пение звучало еще более странно, чем сама музыка.

Принесли две плошки чистой теплой воды на низких лакированных подставках и поместили их на пол между гостями. С ними доставили два графина теплого саке. Графины с саке, как и плошки, были из белого фарфора, декорированного кобальтом, и помещены в небольшие лакированные оправы. Затем принесли фарфоровые чашечки для саке, и по одной такой чашечке поставили на подносы, предназначавшиеся наиболее уважаемым гостям. Гости погружали эти чашечки в теплую воду, а потом подставляли, чтобы слуги наполняли их веселящим напитком. В соответствии с местной традицией гости, которых таким образом обслужили первыми, быстро выпивают содержимое своих чашек, ополаскивают их в плошках с теплой водой и перебрасывают через комнату друзьям, чтобы те разделили с ними вино. Как раз в силу такого обычая чашечки для саке, особенно изготовленные из хрупкого фарфора, часто помещают в плетенки, которые предохраняют их от неловких собутыльников.

Снова звучит музыка, а гости все чаще перекидываются чашечками для саке. И тут подают суп. Этот суп приносят в небольших черных лакированных мисках, снабженных крышками. Миску ставят каждому из нас на поднос. Суп подали совершенно прозрачный, но с таким же осадком, как супы из дичи, и в нем обильно плавали пластинки светло-коричневого цвета, внешне напоминающие грибы, но совсем другие на вкус. Миску следует поднести ко рту и с помощью палочек для еды вылавливать грибки. Я заметил, что японцы потягивают свой суп из миски медленно примерно так же, как мы смакуем редкое марочное вино. После каждого глотка супа они возвращают миску на поднос и накрывают ее крышкой, чтобы суп не остыл раньше времени.

Исполнение музыки закончилось, и четыре девушки, изначально принесшие инструменты, поднялись и приготовились к танцу: они перешли в комнату поменьше, которую я в тот момент назвал тыльной гостиной, а мы стали пересаживаться, чтобы удобнее было наблюдать представление. Четыре музыканта на самосинах заиграли грустную мелодию. Танцовщицы двигались в ритме музыки, сопровождая движения выразительными жестами, а глаза вели свой невероятный танец, который приковывал взоры зрителей.

И вот наступает время венца угощения – главного лакомства, представляющего собой фетиш японского эпикурейца. Нам подали блюдо в виде живой рыбы. На дне огромного блюда в стиле кутанэ поместили живую рыбу с шевелящимися жабрами и открывающимся ртом. Вдоль спины поданной рыбы выложили валик из белой крупы, по виду напоминающей влажный желатин, на самом деле оказавшейся бесцветной морской водорослью, тогда как сама рыба лежала на зеленых водорослях. Спереди высилась горка мелко порезанной свежей рыбы, украшенная гарниром из радиально расходящихся пучков пестрых листьев бамбука. Порции сырой рыбы из груды ее кусочков, расположенной перед живой еще жертвой нашего пиршества, распределяют по блюдцам и передают гостям до тех пор, пока эта груда не исчезает. Затем происходит то, что вызывает у меня вполне естественное для европейца отвращение: подавальщица, когда горка порезанной заранее рыбы исчезла, подняла шкуру рыбы, которая оказалась уже отделенной от плоти, и вполне буднично принялась пластать мясо еще живого существа, которое повара уже порезали для нас. Кстати, горку плоти, уже распределенной между гостями, повара нарезали из половины тела рыбы, находившейся внизу. Обратите внимание на изощренность варварской жестокости, странно контрастирующей с сердечностью японцев, поскольку они с совершенным мастерством эту рыбу разделали, не задев жизненно важных ее органов. Сердце, жабры, печень и желудок рыбы остались неповрежденными, а влажные морские водоросли, на которых она лежала, обеспечивали функционирование ее жабр. Несчастная жертва глядит на нас живым блестящим глазом, а мы бессовестно поглощаем ее тело. Все-таки редкому живому существу предоставляется возможность собственными глазами наблюдать свое же помещение в могилу. Подобная жестокость доступна только самым богатым людям. На столе бедняка живой рыбы никогда не увидишь; но причинение подобных страданий существу, находящемуся на одной из примитивнейших ступеней эволюции, похоже, не вызывает угрызений совести у тех людей, кто не боится ни боли, ни самой смерти. В качестве иллюстрации японской отваги я должен рассказать любезному читателю о том, что всего лишь за полтора месяца до описываемых мною событий семьдесят с лишним человек, в их числе две женщины, свели счеты с жизнью через обряд харакири [1] Обряд харакири заключается не во вспарывании своего живота, как полагают многие жители Англии. Самоубийца должен проткнуть свою шею мечом позади трахеи лезвием наружу, а затем, взяв меч обеими руками, перерезать себе горло и упасть лицом вниз. Заблуждение возникло у европейцев в силу японского обычая, когда самоубийца наносит ритуальные порезы на своем животе перед тем, как нанести себе смертельный удар. Такие порезы служат объяснением его последнего в своей жизни решения. По поводу этикета «счастливого ухода из жизни» в Японии написаны огромные тома на многие сотни страниц. из-за того, что потерпели поражение в мелком повстанческом движении.