несоответствия . То ли в этом виноваты актеры, не сумевшие сохранить гармонию слухового и зрелищного образа, то ли публика, которая с легкомыслием — не догадываясь, до чего это доведет! — приняла это несоответствие не как тяжкий компромисс, с которым нельзя мириться, а как признак жанра. Следствие же было одно, печальное: опера постепенно из демократического представления превратилась в развлечение для гурманов, которым
как бы понятны и простительны «болезни оперного театра», они готовы и привыкнуть к ним и даже — о ужас! — полюбить их. Причем с высокомерием отстранялось сценическое действие как нечто второстепенное и даже мешающее. И мне не раз в 30 — 40-х годах говорили эти «тонкие знатоки»: «Не надо ничего делать на сцене, это
мешает слушать музыку ».
А ведь когда-то оперы на площадях и улицах городов собирали огромные массы простых людей и пугали аристократов своей демократичностью, злободневностью. Когда-то в творческом направлении той или иной оперы проявлялась политическая тенденция общества, и, к примеру, борьба пиччинистов с глюкистами тоже не была разногласием, ограниченным узким кругом музыкально-драматургических идей. [4] Композитор XVIII века Глюк считается реформатором оперы, ибо он бездушным, но сладкогласным произведениям итальянского композитора Пиччини противопоставил строгую систему музыкальной драматургии. Взамен опер в сопровождении развлекательной музыки Глюк предложил раскрытие драмы музыкой.
Отделение музыки и пения от драматического действия делало оперные спектакли далекими для широких масс, и опера переходила в пышные, раззолоченные, подобно дворцам, залы. Конечно, и здесь, в этих театрах, бывали райки — дешевые места для разночинцев, бедных торговцев, студентов, мелких чиновников, то есть публики вполне демократической. Конечно, и и этих театрах появлялись артисты, соединявшие в своем даровании и музыкально-вокальные и сценические требования оперы. Однако дирижеры, обожествляющие музыку как таковую, отрывая ее от действия, певцы, ограничивающие себя искусством извлечения звуков, и художники, придающие оперному спектаклю пышность и внушительность, не были подчинены единому постановочному решению спектакля. Бесконтрольные их усилия, подхваченные гурманами, приходившими в оперный театр для развлечений, привели оперное искусство к тупику.
К ряде западных стран пытались и пытаются выйти из образовавшегося тупика путем собирания исполнительских звезд и постановочного богатства. Но такой спектакль стоит дорого, пройти он может не более пяти-шести раз, значит, цены на билеты очень высоки, и зрительном зале может сидеть лишь элита, насаждающая гибельные для оперного искусства вкусы к отдельным развлекательным элементам: красивым декорациям (зрелищу), пению и музыке (тоже красивым).
Оперное наследие и его осуществление на сцене
Вместе о том человечество обладает огромным сокровищем — оперными партитурами [5] Партитура — совокупность всех партий многоголосного музыкального сочинения (для оркестра, хора и т. д.), пишущихся одна под другой на определенных линейках, в порядке распределения голосов.
. Эти сокровища не позволяют с легкостью поставить крест на всем искусстве оперы. Но одно дело оперные партитуры — произведении великих музыкальных драматургов многих времен и народов, а другое — осуществление постановок, которые далеко не всегда убедительно вскрывают тенденцию произведения, выявляют тот художественный смысл, который свойствен данному времени.
Если партитура — это сундук с драгоценностями, цена которых все более и более растет, то постановка — это каждый раз экзамен того или иного коллектива на художественную и идейную зрелость как представителя и выразителя своего времени.
В. Г. Белинский говорил, что А. С. Пушкин «принадлежит к вечно живущим и движущимся явлениям, не останавливающимся на той точке, на которой застала их смерть, но продолжающим расширение в сознании общества».
Эта мысль может быть принята за основу в понимании проблем любого оперного спектакля. Если какая-нибудь опера Моцарта была поставлена при жизни композитора в XVIII пеке, и постановка удовлетворяла и автора и публику по форме, вкусу, умению понять суть произведения, то в XIX веке эти постановка будет недостаточно понятна, а в XX веке она может быть воспринята как неуместная стилизация. Все, что заключено в музыкально-драматургическом шедевре великого музыканта будет для нас скрыто, а форма и вкус окажутся нелепыми.
Читать дальше