Витторио Страда: Между Марксом, Ницше и Достоевским

Для Булгакова Ницше представляет интерес не только как мыслитель, но и как личность, как воплощенная в человеческой судьбе судьба идеи, называемой им «атеистическим аморализмом». Поэтому он ставит знак равенства между Ницше и Иваном Карамазовым, «душевная драма» которых одна и та же: «теория аморализма, не совмещающаяся с моральными запросами личности». И добавляет: «Величие духа Ницше, на мой взгляд, выражается в страстности и искренности переживания этой драмы, которая окончилась трагически - сумасшествием Ницше. Другого пути из философии Ницше нет и быть не может; если бы он, написав то, что он написал, остался благополучным обывателем, каким остался, например, Вольтер, написав Кандида, эту вещь, полную отчаяния и неверия, то Ницше был бы просто беллетрист, который в изысканной прозе и стихах упражнялся на разные философские темы. Своим безумием более, чем своими писаниями, он показал действительную важность и действительное значение трактуемых в них проблем. Жизнь Ницше является необходимым комментарием, при котором трагическим заревом озаряются его писания, становятся понятны действительные страдания Заратустры». Такое восприятие Ницше типично для русских религиозно-философских поисков начала века, для синтеза теоретических спекуляций и поэзии на фоне мучительного кризиса русского и европейского сознания.

Эти страницы Сергея Булгакова позволяют наглядно продемонстрировать своеобразный характер взаимосвязи между Марксом, Ницше и Достоевским в рамках новой русской религиозной мысли. Можно было бы расширить и обогатить анализ этой связи, привлекая других мыслителей, проделавших аналогичный путь «от марксизма к идеализму». Ограничусь тем, что приведу новое свидетельство автобиографического характера, а именно то место из «Биографии П.Б. Струве» Семена Франка (Нью-Йорк 1956), где автор рассказывает о своем открытии Ницше: «Я в то время, случайно натолкнувшись на книгу Ницше «Так говорил Заратустра» и, прочтя после этого несколько других его книг, был совершенно потрясен глубиной и напряженностью духовного борения этого мыслителя, остротой, с которой он заново ставил проблему религии… и проверкой основоположений нравственной жизни. Под влиянием Ницше во мне совершился настоящий духовный переворот, отчасти, очевидно, подготовленный и всем моим прошлым умственным развитием, и переживаниями личного порядка: мне впервые, можно сказать, открылась реальность духовной жизни. В душе моей начало складываться некое «героическое» миросозерцание, определенное верой в абсолютные ценности духа и в необходимость борьбы за них». В то время Франк, отошедший от марксизма, которым он увлекался в юности, охотно согласился на предложение участвовать в сборнике «Проблемы идеализма», для которого написал статью «Ницше и этика любви к дальнему».

Русская философская мысль начала века развивается между двумя крайними точками, которые можно обозначить именами Ницше и Маркса. Можно прибегнуть и к таким понятиям, как «нигилизм» и «революция», которые нашли наиболее яркое и последовательное выражение во взглядах этих немецких философов и осмыслялись Достоевским в свете выстраданного христианства. В русской культуре этого времени христианство - не только и даже не столько путь спасения, как в случае с Булгаковым, сколько арена идейной борьбы, как, например, у Розанова, в антихристианстве которого своеобразно преломляются многие мотивы ницшеанской критики христианства. С другой стороны, и христианским, и антихристианским направлениям, вдохновлявшимся православной или парадоксальной религиозностью, противостоит псевдохристианское и антирелигиозное течение богостроительства, представленное Максимом Горьким и Анатолием Луначарским. Это течение вызвало в начале 1910-х годов шумные споры, в которые были вовлечены не только философы и писатели, но и политики, так как богостроительство захватило периферийные круги русской социал-демократической партии, в особенности ее большевистской фракции. Касаясь концепции Горького и Луначарского, мы намеренно оставляем в стороне их отношения с А. Богдановым.

Впервые слово «богостроительство» появилось в повести Горького «Исповедь». Герой этого произведения, простой русский парень по имени Матвей, совершает своего рода странствие в поисках Бога и, не найдя его ни в собственной душе, ни в церквах и монастырях, приходит к убеждению, что истинный Бог не есть нечто трансцендентное, а представляет собой отвлеченный принцип, который может быть построен человеческим коллективом. Чувство имманентного божества, однако, утверждается в Матвее, когда он присутствует при излечении парализованной девушки: это происходит благодаря горячей вере народа, который, столпившись вокруг больной, вливает в нее чудодейственную целительную энергию. И Матвей убеждается в том, что Бог - в коллективе, вернее, в божественном характере человеческого коллектива. Вот как объясняет ему один из героев повести новую народную религию социализма: «Люди делятся на два племени: одни - вечные богостроители, другие - навсегда рабы пленного стремления ко власти над первыми и надо всей землей. Захватили они эту власть и ею утверждают бытие Бога вне человека, Бога - врага людей, судию и господина земли.