Александр Осповат - Стихотворение Федора Тютчева «Огнем свободы пламенея…». Комментарий

[И]ные свои отметки излагали даже стихами; из подобных стихотворений предложу одно, написанное, как мне говорили, тогда же одним поэтом-юношею. Это стихотворение как-то случайно сохранилось в моих бумагах; за верность его списка не ручаюсь, но во всяком случае нахожу его замечательным. Вот оно.

В этих стихах, как мне кажется, видны начатки сознания о назначении поэта, благотворность направления, а не та жгучесть, которая почасту только что разрушает, но не творит… (Горчаков 1850. № 7: 191–192).

Едва ли можно сомневаться, что тот «список», который находился в распоряжении Горчакова, восходил к его приятелю Алексею Шереметеву [15] За время, проведенное Горчаковым в Москве (см. примеч. 8), он вряд ли успел коротко сойтись с самим автором. . Между тем появившаяся в «Москвитянине» фрагментарная публикация опуса «поэта-юноши» – тринадцати заключительных стихов ОСП – оказалась настолько дефектной, что на долгое время она вообще выпала из поля зрения историков литературы [16] Впервые на эту публикацию указал Г. И. Чулков (см.: Тютчев 1933–1934 I: 284). В наиболее авторитетных сводах мемуаров о Пушкине, где перепечатаны тексты Горчакова, этот фрагмент ОСП не был идентифицирован (см.: Цявловский 1931: 163, 226; ΠВС I: 259, 497). . Причем лишь в двух случаях можно заподозрить непроизвольные ошибки чтения (почти неизбежно сопровождающие процессы копирования и типографского набора): это замены слова на его смысловой и ритмический эквивалент – «любимец»/ питомец в стихе [14] и «правоты»/ красоты в стихе [18] (см. IV. § 13, 17). Пять других разночтений нельзя объяснить иначе как установкой на вытравление и переделку опасных мест. Вот их перечень.

Полностью выпущен стих [10]: Забыв их сан, [ забыв ] их трон; в стихе [11] вместо: тиранам закоснелым – «в пороках закоснелым»; в стихе [17] вместо: друзей холодных самовластья – «друзей неистовых пристрастья»; стих [20]: И блеска не мрачи венца – исправлен на: «Поэта не мрачи венца»; стих [21]: Певец! Под царскою парчою – исправлен на: «И, лиру дивную настроя». Остается вопрос о пропуске вполне невинного стиха [22] ( Своей волшебною струною ), и здесь допустимо предположить, что список Горчакова был неполным или данное место не поддавалось внятному прочтению (см. § 3–6).

Произведенная таким образом санация тютчевского текста диктовалась внешними обстоятельствами. 2 апреля 1848 года Николай I учредил негласный «Комитет для высочайшего надзора ‹…› за духом и направлением всех произведений нашего книгопечатания» (см. в том числе: Никитенко I: 311–335; сводку официальных документов см.: Гринченко 2006: 224–236); тем самым, по свидетельству барона Модеста Корфа [17] Корф, один из инициаторов создания этого Комитета, являлся его постоянным членом и последним председателем. , к обычной, «предупредительной», цензуре надстраивалась «взыскательная или карательная, подвергавшая своему рассмотрению только уже напечатанное» и получившая право именем государя строжайше взыскивать – как с авторов, так и с обычных цензоров – за все, что «признавалось предосудительным или противным видам правительства» (PC. 1900. № 3: 573) [18] Разумеется, в литературном мире было хорошо известно о существовании этого комитета и его членах. В конце 1854 года, намереваясь приступить к печатанию второй части «Записок» С. П. Жихарева, Погодин – до отсылки рукописи в цензуру – попросил барона Корфа ознакомиться с ней приватным образом. Тот сделал карандашные отметки против «некоторых мест», но отказался дать даже неформальное «разрешение», поскольку «не имеет никакого отношения к цензуре, а Комитет 2-го апреля есть учреждение негласное» (Барсуков XIII: 230). . Одним из первых попал в передрягу благонамеренный «Москвитянин». 1 декабря 1848 года, в тот самый день, когда Вельтман призывал своего петербургского приятеля Владимира Даля не роптать на цензуру, осуществляющую «карантинные меры против нравственных эпидемий» (Даль-Вельтман 1976: 529), Александр Никитенко описал в дневнике историю высочайшего нарекания, объявленного Далю за опубликованный в «Москвитянине» (1848. № 10) рассказ «Ворожейка» (см.: Никитенко I: 312–313); выговор, и тоже «по высочайшему повелению», через десять дней получил цензор журнала Василий Пешков (см.: Даль-Погодин 1993: 382–383).