Барт Лоо - Шансон как необходимый компонент истории Франции

В песне говорится о паре, скрывшейся за плотно задернутыми шторками наемной кареты, в музыке содержатся звуки, помогающие слушателю почувствовать происходящее. И наши мысли немедленно переносятся к Эмме Бовари, назначившей свидание влюбленному в нее юноше Лео в кафедральном соборе Руана. А как в песне Жильбер зовут человека в карете, едущей по дороге? Именно так: Лео! Эмма собирается расстаться с ним, но в последний момент все-таки решает пойти на свидание. Ее возлюбленный входит в церковь в большом возбуждении. Чтобы охладить его энтузиазм, Эмма предлагает полюбоваться убранством церкви. Они прогуливаются мимо рубенсовских и прочих полотен, развешанных на стенах. Леон умирает от желания. Он выводит Эмму из церкви и сажает в карету. Далее следует одна из лучших эротических сцен в мировой литературе. Ни одного непристойного слова или описания. Ни распущенных волос, ни стонов и вздохов; иногда говорится о «вздымающейся груди». Только карета, летящая по улицам Руана, словно сорвавшийся с цепи хищник. Ничего не сказано, но воображение читателя уносится вслед за каретой – вдаль.

О происходящем в карете песня говорит еще меньше, чем роман Флобера, но в ней звучит замечательный набор звуков, имитирующих движение кареты: «Клип-клап, / Клип-клап, хоп-ля-ля!» Они передают и движение человека, подскакивающего на козлах, и ритм движения кареты. Это свингующее «Хоп-ля-ля!» иногда преследует меня целыми днями, что утомительно, поскольку каждое «Хоп-ля-ля!» побуждает слегка подпрыгнуть, на манер человека, скачущего на лошади. Исполнение можно оживить, пощелкивая языком между куплетами, чтобы подхлестнуть лошадь, запряженную в карету, – как в интерпретации Жана Саблона (Jean Sablon) 1952 года. Саблон был первым актером, использовавшим микрофон на сцене, и потому сумел очень верно передать цокот копыт.

A великий Жорж Брассенс проследил за тем, чтобы привлечь особое внимание к этой классической песенке, дав ее название своему последнему диску.

Все еще мокрый от волнения, я все-таки уселся, хотя остальные снова взволнованно вскочили, когда начался следующий номер.

Брутальный шансонье прошлого без труда привлекал всеобщее внимание тем, что, возможно, стало хитом времен «кафе-концертов», величайшим успехом Феликса Майоля. Майоль, украсивший себя гигантским коком и пышной бутоньеркой в петлице фрака, сумел покорить Европу песней Viens poupoule:

Муж приглашает жену весело провести вечер. «Пойдем-ка, дорогая, когда я слышу пение, я молодею душой», и добавляет: «Не забывай, лишь благодаря музыке я стал отцом».

Песня как стимулирующее средство. Впрочем, музыка всегда считалась хорошим возбуждающим средством.

Все номера, исполнявшиеся «на бис», принадлежали Аристиду Брюану.

Потом Иветт Жильбер с севера снова выступила вперед. Стоило ей поднять руку, как все смолкало. И стало ясно, что belle époque принесла с собою не только исполнителей легких песенок и бурлесков. C’est de la prison que j’t’écris, mon pauvr’ Polyt.

Тишина такая, что можно услышать звон упавшей булавки: «Я пишу из тюрьмы, бедный мой Ипполит». Рвущее душу письмо женщины к мужчине, вернее, проститутки к своему сутенеру. «Как можно петь “Сан-Лазар” ( À Saint-Lazare ) и не разрыдаться?» – спрашивала себя когда-то Иветт Жильбер. И здесь, в кафе, я вижу – тут и там мелькают носовые платки. Песня кончается, и зал взрывается бешеными аплодисментами. Певица раскланивается, исчезает, а я вспоминаю знаменитую версию Вероник Сансон 1990 года; запись сделана в Олимпии, и сегодня утром я прослушал ее дважды.

Певица возвращается и вместе с одним из коллег исполняет завершающий номер шоу, еще одну вещь Брюана. И ее я тоже слышу не впервые в живом исполнении. «Бастилия».

À la Bastille, on aime bien Nini Peau d’Chien . – «В районе Бастилии все любят прекрасную Нини».

Рефрен всякий раз поется в диалоге со зрителями.

Актеры: On aime bien . (Все любят.)

Зрители: Qui ça? (Кого?)

Актеры: Nini Peau d’Chien . (Прекрасную Нини.)

Зрители: Où ça? (Где?)

И все вместе: À la Bastille (В районе Бастилии.)

Постепенно все начинают подпевать. Я трясу погремушкой. Благодаря двум последним песням Брюану удалось без труда продержаться аж до конца двадцатого столетия. Они позволяют увидеть обе стороны его таланта: Nini Peau d’Chien воплощает способность к бурлеску; À Saint-Lazare – трагическую сторону.