Олег Аронсон - Статус документа - Окончательная бумажка или отчужденное свидетельство?

Документальное [15] Термин «документальный» (в отличие от «документного») я буду употреблять в значении: «имеющий отношение к документу, обладающий формальными свойствами документа» или же «выполняющий функцию документа». письмо чиновников не вписалось ни в один из подходящих эпистемологических поворотов последней четверти ушедшего века — ни в культурный, ни в дискурсивный, ни в практический, ни в контекстуальный, — а потому не было «открыто» и переосмыслено в своей специфичности с учетом производимых социальных эффектов, подобно тому, как это случилось, например, с переводом [16] Проблематизация в качестве социальной практики особого рода, выявление культурных правил и конвенций, анализ сквозь призму власти и субьектности, то есть все, что произошло с переводом по ходу его включения в орбиту «культурного поворота», способствовало его аналитическому открытию. С переводом произошло все то, чего не произошло с документом. См., например: Venuti L. The Translator’s Invisibility: A History of Translation. L.-N.Y.: Routledge, 2008; Bassnett S. Translation Studies. N.Y.: Routledge, 2002; Con in M. Translation and Identity. N.Y: Routledge, 2006 etc. .

Так или иначе, когда литературе XIX века или, скажем, фотографии задавали вопросы о генеалогии документальности — этом «позднем изобретении, принадлежащем разом особой фазе в истории становления капиталистического государства и особой стадии в борьбе за артикуляцию, развертывание и утверждение риторики реализма» [17] Tagg J. The Burden of Representation: Essays on Photographies and Histories. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1993. P. 8. , — актуальное состояние канцелярского письма и вклад пишущих администраторов в конструирование документности, быть может, и подразумевались, но не обсуждались. А между тем канцелярия (российская — в частности) дает любопытный материал для подобных генеалогических изысканий. Ведь в бюрократических пространствах документ не существовал в готовом виде, а тоже изобретался. Такой подход позволяет увидеть в документе дискурсивный продукт — не только неожиданно «поздний», но и устроенный куда более сложно, чем просто «официальная бумага».

Обращение к Национальному корпусу русского языка для уточнения того, где встречалось слово «документ», скажем, в период с 1801 по 1913 год, легко может ввести в заблуждение. Ведь все 49 найденных словоупотреблений, имеющих отношение к «официально-деловой сфере», — от «документов Канцелярии Святейшего Синода» до «А. И. Горчаков. Документы» — это анахронизмы. Та же ситуация — некритическое использование концепта документ для описания бумажного производства исторического периода, когда это слово еще не использовалось для обозначения письменной массы, производимой государственными людьми, — повсеместно наблюдается в специальной литературе по истории государственного управления и документоведения [18] См., например, пассаж из базового вузовского учебника по документоведению: «„Общее учреждение министерств“ регламентировало единообразие в организации делопроизводства новых центральных учреждений. Был установлен порядок рассмотрения документов, подготовки их проектов, оформления, подписания, скрепления, регистрации, контроля за исполнением и архивного хранения. Порядок работы с документами назван в этом законе „образ производства дел“» ( Кузнецова Т. В., Санкина Л. В., Быкова Т. А. Делопроизводство: организация и технологии документационного обеспечения управления. М.: Юнита-Дана, 2000). (http://www.bibliotekar.ru/deloproizvodstvo-1/14.htm). .

Концепт документ, может быть, и вошел в русскоязычный обиход в начале XVIII века, как уверяют Макс Фасмер и его этимологический словарь [19] «…Начиная с Петра I. Форма с ударением на конце — через немецкое Dokument, другая — через польское document из латинского documentum; docere „доказывать“» ( Фасмер М. Этимологический словарь. М.: Прогресс, 1986. Т. 1. С. 523.; со ссылкой на: Смирнов Н. Западное влияние на русский язык в Петровскую эпоху. СПб., 1910). , вошел вместе с заимствованием европейских бюрократических порядков и принципов обустройства канцелярии, но до 1870–1880-х годов в административном дискурсе Российской империи он употреблялся в довольно узком значении. Документами сначала называли официальные акты, призванные удостоверять какие-либо факты из жизни российского подданного (свидетельства, дипломы, аттестаты и т. д.). Так, в 1835 году Свод уставов о службе гражданской запрещал принимать «от просящегося в службу копию протокола Депутатского собрания или свидетельство о дворянстве без надписи об отсылке документов в Департамент Герольдии» [20] Свод уставов о службе гражданской, примеч. к ст. 20 // Свод законов Российской империи. Т. 3. СПб.: Печатня графического института, 1912. . Годом раньше в Уставе о состояниях «документ» снова фигурирует в значении наилучшего средства подтверждения социальных качеств и символических позиций конкретного лица: «Равным образом не принимается за доказательство на дворянство данные дворянами от Польши возвращенных губерний людям, находившимся у них в услужении под называнием шляхтичей, земли во временное или арендное содержание, даже и в собственность, если не будут представлены другие документы , свидетельствующие о действительном их происхождении» [21] Свод законов о состояниях, ст. 56 // СЗРИ. Т. 9. СПб.: Печатня графического института, 1913. Т. 9. . Насколько я могу судить, такие словоупотребления не были частыми. Случайно или нет, но в массиве административных текстов первой половины XIX века мне не встретилось ни одного случая использования концепта «документ» в утвердительном предложении. Мотив эпистемологической недостачи, будь то дефект легитимности самой бумаги или же отсутствие бумаги, необходимой для удостоверения факта, — вот ситуация, в которой появление документа было наиболее вероятным. Если же бумага с лихвой подтверждала происхождение, образование, заслуги подданного, в нормативных актах Александровской и Николаевской эпох ее называли «свидетельством».