Фредерик Бегбедер - Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей

«Жизнь, способ употребления» – не роман, это целый жилой дом. А именно дом № 11 по улице Симона Крюбелье, описанный с необыкновенным тщанием, этаж за этажом, комната за комнатой, жилец за жильцом. Перек потратил целых десять лет, чтобы рассечь этот «дом» на 99 глав, на 107 разных историй и на 1467 персонажей. Можно читать эти «романы» (именно такой подзаголовок Перек дал своей книге) с любого места, хоть с начала, хоть с конца, выбрать любой этаж, следить за любым жильцом (например, за Персивалем Бартлебутом, презрев его соседа Гаспара Винклера), выхватить из повествования то или иное описание, ту или иную историю. Величественно-безумный замысел Перека преследует одну цель – показать, что при рассмотрении в микроскоп любая вещь потрясающе интересна, что каждый дом на каждой улице каждого города содержит в себе целую вселенную, переполненную тысячами уникальных, волшебных приключений, о которых никто никогда не сможет поведать миру – разумеется, кроме него.

Иногда бывает, что замысел книги превосходит ее результат. Опираясь на достигнутое, Перек написал другую книгу – о площади Сен-Сюльпис, названную «Попытка исчерпывающего описания одного парижского уголка». Чему же учит нас – может быть, невольно – «Жизнь, способ употребления»? Тому, что реальность безбрежна, что ни один романист никогда не исчерпает ее до конца, что стремление исчерпать реальность грозит в первую очередь истощить терпение читателя. Так что выбирайте сами; что касается меня, я из всего Перека предпочитаю в первую очередь «Вещи» (1965), лучший роман о современном обществе материальных желаний, а во вторую – «Я помню» (идея принадлежит Жо Бренару), ибо «Жизнь, способ употребления», так же как «Улисс» Джойса, остается произведением-пределом, опытом, свалкой, паззлом, магмой, абракадаброй – в общем, называйте как хотите; для меня это гора, родившая лягушку, или мышь, мечтающая раздуться до размеров вола.

Недавно издательство «Зюльма» опубликовало «Подготовительные тетради» к книге «Жизнь, способ употребления», и мы с ужасом обнаружили, что все события романа были предопределены с самого начала: Перек с потрясающим тщанием, близким к мазохизму, заранее выработал для себя абсолютно бредовые правила письма (например, передвижения по дому осуществляются только ходом шахматного коня, или – такая-то глава должна состоять только из шести страниц и содержать только определенные слова, и т. д.). Нет никаких сомнений, что Перек – истинный виртуоз, виртуоз-безумец, а его книга – беспрецедентный писательский подвиг. Однако технические пруэсы не обязательно создают шедевр, и читателям не всегда приятно следить за героем, зная, что автор держит его на коротком поводке.

Ну надо же, под номером 42 стоит книга, изданная в 42-м! Забавная штука жизнь, ей-богу, такие фишки нам подкидывает, что сразу и не въедешь, иногда чувствуешь себя дурак-дураком.

«Молчание моря» Веркора (1902—1991) было первой книгой, выпущенной подпольно, тиражом 350 экземпляров, в издательстве «Минюи» – центральном издательском доме Сопротивления, основанном самим Веркором и Пьером де Лескюром (ничего общего с генеральным директором группы «Вивенди-Универсаль»!) в 1941 году. Жан Веркор, чье настоящее имя Жан Брюллер, запустил эту огненную ракету с опасностью для жизни [39]. Напрашивается мысль, что сегодня «Молчание моря» имеет скорее историческую и сентиментальную ценность, нежели литературную, но это далеко не так, не нужно думать об этой книге абы что.

Сюжет ее крайне прост: в 1940 году немецкий офицер поселяется во французской деревне, в оккупированной зоне; каждый вечер он разговаривает по-французски с хозяевами дома, которые ему не отвечают [40]. Этим молчанием побежденные – старик и его племянница – выражают свое сопротивление оккупанту (примерно так же, как Ганди – британским колонизаторам). Понятно, что метафора эта не слишком тонка, но, поскольку нацисты также не блистали утонченностью, книга должна была разить напрямую. Мой симпатичный однофамилец Ив Бегбедер очень метко высказался по поводу «Молчания моря», и я спешу привести здесь его слова: «Нужно было создать если не боевую литературу – она придет несколько позже, – то хотя бы литературу, утверждавшую наше достоинство». Безмолвие этих французов ярко символизирует тот ужасный период одиночества, ту армию теней, невидимок, смиренников, которые не могли сказать «нет» во весь голос, потому что для этого следовало эмигрировать в Англию или рисковать своей шкурой, но которые прошептали «нет», пробормотали «нет», прожили в этом «нет». Мало-помалу немецкий офицер, Вернер фон Эбреннак, начинает уважать своих безмолвствующих хозяев, почти восхищаться ими, а под конец старик и его племянница также проникаются к нему чувством, близким к восхищению. И хотя этот роман явно ангажирован, его нельзя назвать манихейским: племянница заговаривает с бошем один-единственный раз, сказав ему «Прощайте», да и то когда он уходит навсегда. Если бы в наши дни молодой автор опубликовал историю солдата вермахта, образованного и обаятельного, рассуждающего перед своими противниками о Моцарте и правах человека, это произвело бы скандал в национальном масштабе, и, однако, в основе «Молчания моря» лежит именно эта история – про то, как цивилизованные люди развязывают друг против друга самую страшную из всех войн на земле. Появись этот великий роман Сопротивления сегодня, современные апостолы политкорректности наверняка прилепили бы ему кличку «ревизионистский».