Фредерик Бегбедер: Лучшие книги XX века. Последняя опись перед распродажей

Риккардо, ведущий повествование в «Презрении», – слабак, антимачо, что довольно удивительно для итальянца. Его жена Эмилия хочет иметь квартиру, и тогда он бросает писать театральные пьесы и становится киносценаристом, чтобы иметь возможность платить взносы за жилье. И именно оттого, что он уступил требованиям жены, она его и презирает: ее злит тот факт, что он выполняет ее просьбу! Или же то, что он, как ей кажется, толкает ее в объятия продюсера, вульгарного типа по имени Баттиста… Идея Моравиа вполне ясна: господа, не слушайтесь своих жен, если хотите, чтобы они вами восхищались! (Уж не имел ли он в виду собственную супругу, Эльзу Моранте, также известную писательницу, с которой Моравиа развелся восемь лет спустя?) Чего же ждут «Сторожевые собаки» [18], почему не вмешиваются? «Презрение» – первый роман, который анализирует губительное влияние феминизма на мужское начало. Ведь на самом деле Альберто Моравиа вовсе не был женоненавистником, просто он был озабочен этой проблемой. Он инстинктивно чувствовал, что борьба за равенство полов должна иметь разумные пределы, что мужчинам и женщинам следовало бы добиваться равноправия, а не меняться ролями.

Моравиа также стал одним из первых писателей в мире, кто исследовал современного мужчину, это трусливое и меркантильное существо, подчиненное новому могуществу женщины, выброшенное в искусственную среду, где царят такие идеалы, как красивый дом, красивая машина, красивая цифра доходов. Мы живем в цивилизации материальных благ, убивающей любовь: здесь дарят друг другу не нежные чувства, а вещи. Эта ловушка под названием «современный комфорт» впоследствии подверглась беспощадному анализу Жоржа Перека [19]в его замечательном первом романе «Вещи» (1965). Но задолго до Перека Моравиа в своих главных романах («Равнодушные» в 1929-м, «Супружеская любовь» в 1949-м, «Презрение» в 1954-м и «Скука» в 1960-м) виртуозно отобразил самую суть этой болезни – невозможность существования супружеской любви в лицемерном обществе, которое вслух превозносит ее, а на самом деле прилагает все силы, чтобы разрушить (прославляя индивида и желание, создавая новую религию секса и денег). Моравиа – уж не предок ли он Уэльбека [20]? В «Презрении» он заключает Риккардо и Эмилию в пределы зачарованного острова и с мрачным наслаждением наблюдает, как его герои беспомощно барахтаются в неразрешимых противоречиях: «Цель этого повествования – рассказ о том, каким образом Эмилия, пока я продолжал любить ее и не осуждать, обнаружила или сочла, что обнаружила, некоторые мои недостатки, осудила меня и, как следствие, перестала любить». Сам же я, в противоположность его жене, очень люблю этого Риккардо, так похожего на всех нас, людей Запада, жертв и сообщников эгоистического мира сверхпотребления. Закончу каламбуром, которым очень горжусь: в современном мире мужчина, герой Моравиа, пожизненно мертв.

Милан Кундера страшно доволен, что фигурирует в этом списке: последний раз, когда я встретил его в баре «Лютеция», мы с ним спрыснули это событие, раздавив бутылочку «Пилзнера».

И было за что. Среди пятидесяти писателей XX века, избранных нашей уважаемой коллегией из шести тысяч французов, пока еще живы всего семеро: Умберто Эко, Габриэль Гарсиа Маркес, Клод Леви-Строс, Франсуаза Саган [21], Александр Солженицын, Альбер Удерзо и, наконец, наш Милан Кундера, этот продукт чешского импорта, родившийся в 1929 году, живущий в Париже с 1975-го и получивший французское подданство в 1981-м.

«Шутка» – первый его роман. В момент публикации книги, то есть в 1967 году, при режиме Новотного, цензура в Чехословакии слегка ослабила свою хватку. Но поскольку лучшие шутки – самые короткие, то год спустя, когда роман уже перевели во Франции, русские танки входят в Прагу, и «Шутка» оказывается под запретом на родине автора. Мгновенно роман становится в глазах мировой общественности книгой сопротивления, политическим памфлетом, каковым он, конечно, и являлся, хотя дело не только в этом.

Нужно перечитать «Шутку» сегодня, чтобы уяснить себе одну вещь: она уже содержит в себе зародыш всего последующего творчества Кундеры, а именно виртуозное искусство смешивать роман и философию, идеи и фантазию, серьезность и фривольность. Кундера делает политику из постельных историй. Разумеется, контекст устарел, железный занавес разрушен, и в наши дни атмосфера всеобщей подозрительности, царившая в коммунистических странах, составляет главную шутку книги. Трудно поверить, что Людвика, героя романа, могли приговорить к шести годам каторжных работ в шахте из-за простой открытки, в которой он написал: «Оптимизм – опиум для народа, здоровый дух воняет идиотизмом». Трудно понять, отчего слова «интеллектуал» или «индивидуалист» могли считаться в этих странах оскорбительными, почему адюльтер рассматривался как преступление против партии. В сущности, Кундера, сам того не желая, уподобился Кафке: он рассказывает те же абсурдные, жестокие истории, что и его знаменитый соотечественник, – с той лишь разницей, что у него-то они – подлинные. Смех берет при мысли, что через какое-то время та же страна выберет в президенты писателя Вацлава Гавела. И верно, сегодня революция походит на скверную шутку. Подумать только: гуманистическая утопия послала на каторгу миллионы людей! Так и кажется, будто к узникам ГУЛАГа вот-вот явится Марсель Беливо [22]с сообщением, что их всего-навсего снимали скрытой камерой для передачи «Сюрприз на приз».