Татьяна Бернюкевич - Буддизм в русской литературе конца XIX – начала XX века - идеи и реминисценции

Молодой рикша прекращает свое звено, свой короткий круг человеческой жизни. Смерть – самка ядовитого паука – купленная у старика-индуса, была безжалостна и природно красива: «.вся в черных кольцах с зелеными каемками, с голубой головой, с изумрудной полосой на затылке и траурным хвостом, – она была, при всей своей малости, необыкновенно сильна и злобна.» [123]Мучительная смерть частями уносила «человеческую жизнь, человеческие способности: мысль, память, зрение, слух, боль, горе, радость, ненависть – и то последнее, всеобъемлющее, что называется любовью, жаждой вместить в свое сердце весь зримый и незримый мир и вновь отдать его кому-то» [124].

Но закончен ли бег? Преодолена ли жажда жизни? Побежден ли бог смерти и жизни Мара? Увы. «Недолгий срок пребудешь ты в покое отдыха, снова и снова, в тысяче воплощений, исторгнет тебя твоя эдемская земля, приют первых людей, познавших желание.» [125]Сон будет недолгим, а мучения жизни вечным кругом повторения. Ибо на них обречен всякий существующий в Цепи, в том, что буддисты называют сансарой.

А что такое беззаботная жизнь его человеческого брата, антипода и двойника – англичанина? «Он был невысок и крепок, в золотых очках, с черными сросшимися бровями, в черных коротких усах, с оливковым цветом лица, на котором тропическое солнце и болезнь печени уже оставили свой смуглый след. Деревянный голос его был тверд и спокоен, но взгляд странен.» [126]Автор несколько раз обращает внимание читателя на этот странный «невидящий» взгляд: «И опять вышел на улицу этот ничего не видящий человек в очках. Пьян был и англичанин, выйдя с сигарой из отеля, – глаза его были сонны, порозовевшее лицо стало как будто полнее. Глаза за блестящими очками стоячие, как будто ничего не видящие и беспокойные» [127]. Жизнь англичанина – это такая же жажда чувства жизни, при этом англичанин ради собственного ощущения жизни готов губить чужие: «Мы все, – коммерсанты, техники, военные, политики, колонизаторы, – мы все, спасаясь от собственной тупости и пустоты, бродим по всему миру. плывем в Индию, в Китай, в Японию – и вот только здесь, на земле древнейшего человечества, в этом потерянном нами эдеме, который мы называем нашими колониями и жадно ограбляем, среди грязи, чумы, холеры, лихорадок и цветных людей, обращенных нами в скотов, только здесь чувствуем в некоторой мере жизнь, смерть, божество.» [128]

Мучительна и полна страданий жизнь бедняков, жизнь тех, кто своим непосильным трудом обеспечивает роскошь жизни других. Но счастливы ли другие, богатые? На «серых» лицах европейцев, идущих в отель, «следы усталости, истомы от зноя, морской качки и болезней», но «у каждого, у каждого в душе было то, что заставляет человека жить и желать сладкого обмана жизни!..» [129] Там же. С. 358. .

Это «то» – бесконечная мучительная жажда счастья и наслаждений – и делало их братьями, толкало в круг жизни – мучительной в своем постоянстве поиска наслаждений и разочарований в них: «Люди постоянно идут на пиршества, на прогулки, на забавы, – сказал Возвышенный, некогда посетивший этот райский приют первых людей, познавших желания. – Вид, звуки, вкус, запахи опьяняют их, – сказал он, – желание обвивает их, как ползучее растение, зеленое, красивое и смертоносное, обвивает дерево Шала» [130].

С горечью говорит англичанин о таких, как он: «.Будда, говоривший: “О, вы, князья, властвующие, богатые сокровищами, обращающие друг против друга жадность свою, ненасытно потворствующие своим похотям!” Будда понял, что значит жизнь Личности в этом “мире бывания”, в этой Вселенной, которой мы не постигаем, – и ужаснулся священным ужасом. Мы же возносим нашу Личность превыше небес, мы хотим сосредоточить в ней весь мир.» [131] Там же. С. 372.

Боль и страдания – удел всех, кто сосредоточил весь мир на себе, кто в зеркале судеб человеческих видит лишь себя одного. Неслучайно в монографии Марулло так много внимания отводится именно анализу проблемы «эго» в произведениях Бунина.

В финале «Братьев» англичанин рассказывает уже сонному капитану буддийскую легенду о вороне и слоне: «.ворон кинулся за слоном, бежавшим с лесистой горы к океану; всё сокрушая на пути, ломая заросли, слон обрушился в волны – и ворон, томимый “желанием”, пал за ним и, выждав, пока он захлебнулся и вынырнул из волн, опустился на его ушастую тушу; туша плыла, разлагаясь, а ворон жадно клевал её; когда же очнулся, то увидал, что отнесло его на этой туше далеко, туда, откуда даже на крыльях чайки нет возврата, – и закричал жалким голосом, тем, которого так чутко ждет Смерть. Ужасная легенда!» [132]