Глеб Морев - Осип Мандельштам - Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

Нерлер П. В Москве. С. 135.

Оба сообщения «Правды» об арестованных и расстрелянных по «делу 35-ти» акцентировали то, что обвиняемые – «выходцы из буржуазных и помещичьих слоев».

В официальных сообщениях о деле Конара Германия и фашисты никак не фигурировали. Однако именно реакцией ОГПУ на приход Гитлера к власти объяснялись массовые аресты ленинградских филологов во главе с исследовавшим в 1920-1930-е годы немецкие колонии на территории СССР В.М. Жирмунским (см.: Светозарова Н.Д. Герман Бахман и его книга «Поездка в немецкие колонии Березанского района». СПб., 2015. Passim). Жирмунский был обвинен в том, что «являлся руководителем контрреволюционной фашистской организации» (материалы Электронного архива Фонда Иофе). «Тогда в первый раз прокручивали дело Жирмунского в качестве немецкого шпиона (в Германии как раз произошел гитлеровский переворот)», – вспоминала Л.Я. Гинзбург (Гинзбург Л. Указ. соч. С. 338). 14 марта на вечере Мандельштама в Политехническом музее вступительное слово говорил Б.М. Эйхенбаум. Обсуждение им и Мандельштамом судеб задержанных в феврале (и частью только что выпущенных) в Ленинграде филологов – коллег, учеников и знакомых обоих – и версий их арестов было неизбежно. По сообщению Н.Я. Мандельштам, прочтя на вечере стихотворение «К немецкой речи», Мандельштам счел нужным специально оговорить, что оно написано «до фашистского переворота» (НМ. Т. 2. С. 736).

Заметим также, что обвинения в намерении «отдать Украину» Германии были позднее – на основании фальсифицированных документов – предъявлены обвиняемым на процессе «Параллельного антисоветского троцкистского центра» в 1937 году (см.: Золотоносов М.Н. Указ. соч. С. 354-355).

Ф.М. Конар был реабилитирован вместе с другими казненными по этому делу в 1957 году.

То же – отчужденное, как показал М.Л. Гаспаров, – отношение отразилось в стихотворениях Мандельштама «Кому зима – арак и пунш голубоглазый…» и «Умывался ночью на дворе…», откликающихся на гибель Н.С. Гумилева в 1921 году в результате раскрытия «Таганцевского заговора», существование которого поэтом не отрицалось (см.: Гаспаров М.Л. Мандельштамовское «Мы пойдем другим путем»: О стихотворении «Кому зима – арак и пунш голубоглазый…» // Новое литературное обозрение. 2000. № 41. С. 88-98).

Кратковременный арест Кузина был связан, видимо, с попыткой завербовать его в качестве осведомителя.

Художник и общество (Неопубликованные дневники К. Федина 20-30-х годов) ⁄ Публ. Н.К. Фединой, Н.А. Сломовой, примеч. А.Н. Старкова// Русская литература. 1992. № 4. С. 167.

Два письма О.Э. и Н.Я. Мандельштам М.С. Шагинян ⁄ Публ., вступ. заметка и примеч. П.М. Нерлера // Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. С. 72.

Нерлер П. В Москве. С. 135.

Цензура обнаружила в книге «политически одиозные записи» (письмо начальника Главлита Б. Волина в Политбюро ЦК ВКП(б) от 9 апреля 1933 года: Власть и художественная интеллигенция. С. 196); по сообщению Л.Я. Гинзбург, книга была «изъята из библиотек и приостановлена в продаже» (Гинзбург Л. Указ. соч. С. 417); см.: Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917-1991: Индекс советской цензуры с комментариями ⁄ Сост. А.В. Блюм. СПб., 2003. С. 192.

Власть и художественная интеллигенция. С. 147.

«Дорогой Иосиф Виссарионович, 20 лет назад Ваше письмо спасло „Гидроцентраль” из-под сукна издателей, где она лежала в бездействии», – писала Сталину Шагинян 1 февраля 1950 года (Большая цензура. С. 623).

В качестве примера приведем не прокомментированный до сих пор эпизод июля 1934 года: секретная агентура НКВД зафиксировала среди тем, публично обсуждавшихся Пастернаком в преддверии Первого съезда писателей, «вопрос о приеме в союз [писателей] и о письме Шагинян, в котором она снимает с себя звание члена союза» (Власть и художественная интеллигенция. С. 216). Речь идет о письме Шагинян секретарю Оргкомитета ССП В.Я. Кирпотину от 23 мая 1934 года с сообщением о том, что она «вынуждена отказаться от вступления в Союз» (Кирпотин В.Я. Указ. соч. С. 228). Мотивировкой такого решения была заявлена элитарность будущего ССП. Как мы видим, это частное письмо Шагинян (она специально оговаривает в нем неуместность ее «гласного отказа») быстро стало – и вряд ли по инициативе Кирпотина – предметом общественного обсуждения. В 1934 году в ССП Шагинян все-таки вступила (11 июня она успокаивает Кирпотина сообщением о том, что «на съезд приеду (и в Союз подала)» [Там же. С. 254]), но в 1936 году решила повторить жест уже с выходом из Союза – как «никчемной организации» – объявив об этом в письме Г.К. Орджоникидзе от 20 февраля. Однако ответным письмом Орджоникидзе от 27 февраля, специальным заседанием президиума правления ССП в тот же день и статьей в «Правде» на следующий (Осипов Д. [Заславский Д.] Мечты и звуки Мариэтты Шагинян // Правда. 1936. 28 февраля. С. 4) была быстро поставлена на место и уже 3 марта умоляла Орджоникидзе передать «тов. Сталину и партии, что искуплю свою вину перед ним < sic! >» («Счастье литературы». С. 211-213; см. также: Флейшман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. С. 439-440).