Наум Вайман - Преображения Мандельштама [litres]

Слышать, как растет дерево, это слышать рост Древа Жизни

М. Лотман отмечает в книге «Пространство страха», что многие русские мыслители и поэты ужасались пространствами собственного государства. Достаточно вспомнить Радищева и Чаадаева. Петр Вяземский записывает в 1831 году в дневнике: Мне так уж надоели эти географические фанфорады наши: «От Перми до Тавриды» и проч. Что же тут хорошего, чем радоваться и чем хвастаться, что мы лежим врастяжку, что у нас от мысли до мысли пять тысяч верст, что физическая Россия – Федора, а нравственная – дурра .

Тютчев писал отставному министру просвещения С. С. Уварову (20 августа 1851): Пока мы существуем, предстоит бороться с одним действительно реальным врагом – пространством, а К. Победоносцев бросил свое знаменитое замечание: «Россия – это ледяная пустыня, и по ней ходит лихой человек».

«Что делать нам с убитостью равнин…» (1937).

«О природе слова» (1920–22).

«время составляет исходный смысл бытия», «время – это Место бытия» (Хайдеггер, «Время и бытие»).

«К немецкой речи» (1932).

«Вокруг “Путешествия в Армению”».

«Как люб мне натугой живущий…», из того же цикла стихов об Армении 1930 года.

О своих разработках на эту тему поделился со мной поэт, культуролог и музыковед Валерий Борисович Брайнин.

Позднее, в 1937‐ом он сравнит себя с глиняным кувшином («Длинной жажды должник виноватый»), разрисованным сценами сбора плодов, плясок и виночерпий, и все в том же черно‐красном, смертельноживучем колорите…

Как пишет М. Гаспаров в статье «Поэт и культура», в последней строфе стихотворения Мандельштаму «вспоминается теннисоновская «лэди Годива» на детской картинке – чтобы избавить свой народ от невыносимой подати, она по уговору проехала нагая через целый город: вот так и поэт отдает себя в жертву за людей, к которым он не принадлежит». Все те же картины публичного позора, публичной казни и неоправданной жертвы, как и в других его стихотворениях. А это – не только об отчуждении, уже звучит нота расставания с миром державным: «и ни крупицей души я ему не обязан».

Смотри в Дополнениях эссе «Ассириец держит мое сердце».

Путь вверх и путь вниз – один путь, как говорил Гераклит.

В черновике первой строфы «Канцоны» этот мотив еще яснее:

«Слава» в таких текстах – атрибут Бога, означает божественную степень сияния.

О связи облачения с идентичностью в иудейской мистической традиции см. ссылку 44, а также упомянутую в той ссылке книгу А.А.Орлова «Зеркала Всевышнего. Небесный двойник человека в иудейской апокалиптике» (глава «Обретение светоносных одеяний как единение с небесным двойником»).

По словам Пиндара «род людей и богов от одной матери дышит»

В иудейских апокрифах (книги Еноха и др.) «Престол Славы» описан, как сделанный из кристаллов и окруженный рекой огненной. Возможно, что эти тексты были известны Мандельштаму, потому что и базальт и гнейс – кристаллические породы, причем вулканические, образованные при остывании лавы, а лава и есть река огненная. Одна из базальтовых пород даже называется «Мандельштейн»… В древнееврейских преданиях Престол Славы (Господней) окружен мистическими животными, в некоторых источниках их называют «орлы Меркавы» (Меркава – колесница Божья). «В литературе Хейхалот одно из Живых Существ Престола названо именем Израиля» (Орлов А.А. «Зеркала Всевышнего. Небесный двойник человека в иудейской апокалиптике»).

Надежда Мандельштам, рассказывая о создании «Канцоны», пишет: «смысл не сразу дошел до меня – он (поэт – Н.В .) вдруг позавидовал «дальнобойному» зрению орлов» («Вторая книга»).

«Разговор о Данте».

Мандельштам вжился в образ итальянского поэта, он пишет о нем: «Дант – бедняк. Дант – внутренний разночинец старинной римской крови», тут все эпитеты «автобиографические»: бедняк, разночинец, старинной крови.