Наум Вайман - Преображения Мандельштама [litres]

Известный антрополог К. Леви‐Стросс, различает по отношению к исторической памяти два типа общества, холодное и горячее: «Холодные» общества отчаянно сопротивляются любому изменению их структуры, которое сделало бы возможным вторжение истории». Напротив, «горячие» общества характеризуются «жадной потребностью в изменении» (из книги Яна Ассман «Культурная память», стр.72).

Конечно, речь идет о «порядочном обществе», не о крепостных же крестьянах, или жидах, не для них писано, да они о ту пору и прочитать его не могли.

Михаил Гершензон Избранное в 4 томах, т.1. Гешарим 2000, стр. 39.

«Пушкин не ошибся в своем предвидении, что потомство нашло в его поэзии и с торжеством вынесло наружу именно то, чего он не хотел и не мог ей дать: нравоучительность», – пишет Гершензон. И далее приводит фрагмент из статьи известного критика и историка русской литературы С. А. Венгерова «Последний завет Пушкина»: «Напомнив читателям свою ранее высказанную мысль о том, что русская литература «всегда была кафедрой, с которой раздавалось учительное слово», и что все крупные деятели ее были «художниками‐проповедниками», автор продолжает: «Не составляет исключения и Пушкин, хотя взгляды его на задачи искусства всего менее отличаются устойчивостью. Сердито говорит он в одном из своих писем: «цель поэзии – поэзия». Но не говорит ли нам последний завет великого поэта – его величественное стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – о чем‐то совсем ином? Какой другой можно сделать из него вывод, как не тот, что основная задача поэзии – возбуждение «чувств добрых?» Общественные и литературные настроения Пушкина, утверждает автор, «шли зигзагами»; поддаваясь то влияниям общества, то порывам своей пылкой натуры, Пушкин в разные периоды исповедовал различные, подчас даже противоположные мнения; он мог «в минуту полемического раздражения» провозглашать, что поэты рождаются только для сладких звуков и молитв, но фактически он на каждом шагу, притом совершенно сознательно, нарушал этот принцип, давал обществу «уроки жизни», учил и учил. – «И не только стал Пушкин учителем жизни», продолжает проф. Венгеров, «но в учительном характере литературы усмотрел ее высшее назначение».

Д. С. Мережковский, статья «Пушкин» в книге «Вечные спутники».

В иудействе и античном язычестве отношение к «толпе» совершенно разное. Античный философ – созерцатель, презирающий суету жизни, а иудейский – учитель, старающийся жизнь изменить. Для античного грека философия – путь из толпы, а иудейский мудрец идет в толпу, учит в толпе, на базарах и в синагогах (смотри книгу А.Б. Ковельмана «Толпа и мудрецы Талмуда»). Ну, а русскую толпу Мандельштам просто боялся. Где толпа, там расправа: «По Гороховой улице с молитвенным шорохом двигалась толпа. <���…> Маткой этого странного улья был тот, кого бережно подталкивали, осторожно направляли, охраняли, как жемчужину… Сказать, что на нем не было лица? Нет, лицо на нем было, хотя лица в толпе не имеют значения, но живут самостоятельно одни затылки и уши. Шли плечи‐вешалки, вздыбленные ватой, апраксинские пиджаки, богато осыпанные перхотью, раздражительные затылки и собачьи уши. <���…> Тут была законом круговая порука: за целость и благополучную доставку перхотной вешалки на берег Фонтанки отвечали решительно все. Стоило кому‐нибудь самым робким восклицанием прийти на помощь… как его самого взяли бы в переделку, объявили бы вне закона и втянули бы в пустое карэ. Тут работал бондарь‐страх. <���…> Не Анатоля Франса хороним в страусовом катафалке… а ведем топить на Фонтанку, с живорыбного садка, одного человечка…» («Египетская марка»).

«Четвертая проза» (1930). Читайте «Четвертую прозу», она учит, если не свободе, то гневу праведному.

М. Гершензон «Мудрость Пушкина».

А.С. Пушкин, «Таврида» (1820).

Там же

И здесь (прав Городецкий!) «меховая шубка», непременный атрибут «русскости».

«Не искушай чужих наречий… За беззаконные восторги лихая плата стережет»…

«”А казнь‐то будет какая‐то петровская”, – шептал Мандельштам во время пересадки в Соликамске, увидев бородача с топором и в кровавокрасной рубахе, грузящегося вместе с ними в грузовик». (Н. Мандельштам, «Воспоминания».)