Илья Стогов - Ключи от Петербурга. От Гумилева до Гребенщикова за тысячу шагов

Впрочем, в середине 1990-х вряд ли кто-нибудь поверил бы, что все обернется так, как в результате обернулось. Главы криминальных кланов в те годы увлеченно делили бизнес-активы, а рядовое пушечное мясо ежевечерне отправлялось потанцевать в «Тоннель». Поход в этот клуб быстро превратился в смертельно опасный аттракцион.

Игравший в «Тоннеле» DJ Слон позже вспоминал:

Там были вечеринки, когда приходишь, а из публики – только бандиты плюс немного шлюх на шпильках. А рейверов всего человек десять. Нормальные люди всего этого просто боялись. Войти в клуб можно спокойно, да только никто не гарантировал, что ты оттуда выйдешь.

Помню, отличная была драка: два бандоса полезли на диджея, а я, Леха Хаас, Массальский, Кузьма и еще человек восемь пытались с ними справиться. Их было всего двое, но нас они разбрасывали как щенков.

У дверей даже в те годы, разумеется, стояли охранники. Да только что они могли сделать против нескольких сотен накачанных и вооруженных разбойников, так и прущих на конфликт?

Ты стоишь у входа, за которым бьется, пытается протиснуться внутрь громадная толпа. Потом в дверь кто-то лупит с такой силой, что едва не сносит ее с петель. Ты открываешь: снаружи – гиббон-бандит с двумя проститутками. Кулаки держит так, чтобы было видно, какие они у него здоровенные и синие. В то время бандиты специально закачивали под костяшки парафин. Бить сильнее от этого не станешь, но размером кулак будет ровно с дыню.

Зная расклад на три хода вперед, ты произносишь три предложения:

– Это частная вечеринка. Вам отказано в посещении. До свидания.

После этого ты пытаешься закрыть дверь, а гиббон сует в проем носок ботинка и одновременно достает из-за пазухи пистолет. Ствол наставляет тебе в лоб. И что ты будешь делать?

Сперва охранники пугались. Потом привыкли, и в такие минуты просто делали шаг в сторону.

– Ну хорошо. Проходите, пожалуйста.

За первый год работы клуба ребята стали большими специалистами по огнестрельному оружию. Видывали и реально экзотические модели. В гардеробе у них был особый шкафчик для стволов, и в некоторые вечера в каждую ячейку приходилось класть по два пистолета, потому что иначе не хватало места.

А один обторчанный урод приперся в клуб с динамитной шашкой. Что-то ему не понравилось, и он запалил шашку на улице перед самым входом. Ничего не соображая, он орал:

– Ты мужик?! Нет, ты мужик или конь чихнул?! Раз мужик, держись вот здесь! Кто первый шашку отпустит, тот и не мужик!

Оба они, и охранник и этот полудурок, в четыре руки держали шашку с зажженным фитилем и смотрели друг на друга выпученными глазами. Посетителей от входа сдуло, а они просто стояли и смотрели друг на друга. Потушил фитиль выскочивший из клуба администратор. От фитиля осталось полсантиметра. После этого охранник не выдержал и все-таки уволился.

Именно в этих заведениях я провел десять лучших лет собственной жизни. Вспомнить их в подробностях давно уже не удается. Если из памяти что и всплывает, то лишь какие-то странные, отдельные от всего остального эпизоды.

Например, я прекрасно помню, как пытался приударить за девушкой, которая потом стала довольно известной телеведущей. Дело было ночью. В Петербурге шел дождь (разумеется, шел). Девушка была москвичкой. Оба мы здорово напились, но все же не настолько, чтобы взять да и броситься наконец друг дружке в объятья. Мы вывалились из душного помещения на улицу, курили и пытались целоваться. Девушка хихикала и (совершенно не помню почему) требовала, чтобы я почитал ей стихи.

Над домами торчал шпиль Петропавловского собора, и я, мобилизовавшись, попытался прочесть то стихотворение последнего советского лауреата Нобелевской премии Иосифа Бродского, где он говорит, что умирать придет на Васильевский остров.

Я был пьян и несколько раз забывал слова. Но с грехом пополам доковылял-таки до конца последней строки.

Москвичка постояла молча, а потом как-то очень трезво вдруг сказала:

– Н-да. Жить-то в твоем городе все равно невозможно. Единственное, на что он годится, это красиво сдохнуть тут в промокших декорациях.

Я редко смотрю телевизор. Но если все-таки включаю иногда и натыкаюсь там на лицо этой девушки, то каждый раз думаю, что она права. Жить в Петербурге действительно невозможно. Зато умереть тут – по-настоящему красиво.

В этом городе никто никуда не спешит. По крайней мере среди людей, с которыми общаюсь я. Все срочное, что могло здесь случиться, уже случилось. Причем давно. В каком-то смысле нынешний Петербург – это давно лишь воспоминание о себе самом: перед вами мертвый и оттого особенно прекрасный город.