Штрауса. Одним из любимых его композиторов становится Чайковский. Впрочем, очертить круг музыкальных привязанностей Чюрлёниса трудно — он широк.
В Консерватории руководителем Чюрлёниса является знаменитый в те годы Карл Рейнеке — дирижер и композитор позднеромантической школы. Отношения с профессором сложные. Он встречает то восхищение, то полное непонимание: тот сторонник музыки чистой и нежной, приятной и благозвучной, его кумиры — Мендельсон и Вебер. Чюрлёнис же пишет по-иному, в его сочинениях ясно слышатся меланхолически-печальные литовские мотивы. Они звучат и в его футе для струнного оркестра, и в Струнном квартете 9 9 Струнный квартет C-molt, написанный в конце 1901 г., принадлежит к наиболее известным произведениям Чюрлёниса-композитора. Сохранились три его части — аллегро модерато, анданте, менуэт; финал квартета утерян.
, становятся основой « Кястутиса»— увертюры на тему литовского фольклора. Это не по душе профессору. Чюрлёнис мучается, порой вовсе разочаровывается в своих способностях, хочет бросить все и бежать.
… Раскусил я Рейнеке полностью. Поверь мне, я мог своими композициями очаровывать его на каждом уроке: немного мелодии, слегка красивенькой гармонии, складное целое, как можно меньше диссонансов, контрапункты убрать тоже не мешает — о, это он любил страстно! Поразительна его любовь к «музыке золотой середины», поразительно желание заставить учеников писать так, как писали лет сто назад. Возможно, на первых порах так и нужно. Но, согласись, раз ученик пишет большое сочинение для оркестра, вкладывая туда здоровье и труд, то уж, наверняка, имеет право сказать хоть что-то и свое. Сей же старый пень этого не допускает. Морщится, вытаскивает разные партитуры, чаще всего — Мендельсона и Вебера. И все тычет, что здесь, вот, так и это «fein», а то, что написал господин (ученик) — это не «fein» и было бы хорошо, если бы господин был бы столь любезен исправить свои диссонансы. Тогда будет «fein».
Письмо Е. Моравскому от 17 февраля 1902 г. Лейпциг
В Лейпциге ему вообще живется неуютно. Нет денег — его покровитель Огинский умер. Нет друзей. Он не знает немецкого языка, к тому же его раздражает мещанский уклад бюргерского города. Чюрлёнис все чаще жалуется на одиночество и тоску, дни кажутся ему годами. Он томится, прозябает, мечтая о летних каникулах, когда увидит родной край. Его не радуют и перспективы — он с горечью иронизирует над будущим, над тем, как потом поедет в Петербург, получит место и жалованье, приобретет приличествующую должности одежду и будет каждый день обедать, включившись в общий поток размеренного буржуазного существования.
… В конце концов — долой заботы! Весна! Солнце как будто подменили: оно светлое, улыбается, медленно шествует в высокой синеве. По своему пути оно рассыпает каскады лучей, а с ними — радость, свет, тепло и жизнь. Временами хочется и кричать, а петь, а порою — тоскливо.
Зазеленели подстриженные парки и голые загородные поля. В соседнем Розентале отозвались какие-то птицы, но, наверно, по-немецки, потому что я ничего не понимаю. Вы уже, должно быть, слышали жаворонка. Там у нас, в Литве, весна — совсем другое дело. Иногда я выхожу погулять за город, но меня так раздражают прилизанные поля, цементные «дорфы» (деревни — М. Э.) и коляски с запряженными собаками! Все это так практично, так разумно и так пусто, банально, немило, что даже страшно.
Письмо П. Маркевичу от 17 апреля 1902 г. Лейпциг
Осенью 1902 года, получив диплом, Чюрлёнис возвращается в Варшаву.
В Варшаве, отказавшись от места в Консерватории, предложенного дирекцией, он, как и прежде, выбирает путь более трудный. Живет на частные уроки. Их, впрочем, достаточно — его ценят как репетитора, приглашают в богатые буржуазные семьи, да и платят неплохо. Это дает ему возможность творить. Он сочиняет музыку — фуги, фугетты, каноны, восходящие к его кумиру — Баху. Мастерски построенные, говорящие о явном росте молодого композитора, они получают одобрение друзей. Довольна его успехами и семья — похоже, что Кастукас выбивается в люди…
Но он неспокоен. Он мечется. Его настигает новая страсть.
Приезжая на каникулы в Друскининкай, он и прежде зарисовывал окрестные пейзажи, деревья, костелы, Неман. Стремился лишь к тому, чтоб было похоже, старался с возможной достоверностью передать то, что видит и любит. В этих слабых, вовсе неумелых рисунках и акварелях — он попросту еще не научился рисовать — заметна удивительная особенность его видения. Ему кажется, что он понимает язык природы, слышит ее дыхание. И в контуре облака, и в силуэте дерева он явственно различает антропоморфные черты.
Читать дальше