Александра Баркова - Подросток. Исполин. Регресс. Три лекции о мифологических универсалиях

Список этих самых неумений довольно велик. Будем сегодня смотреть японскую гравюру. В книжках про Японию пишут, что японцы «не умели» перспективу, пока им ее не привезли экспортом из Европы. В частности, почему наше искусствоведение так любит Хокусая? А любит оно его за то, что он любит перспективу. Причем он перспективу любит очень серьезно, потому что, поймите меня, я ничего нецензурного не имею в виду, задавая вопрос: что на гравюре Хокусая у какого-нибудь бочара между ног? У него между ног – гора Фудзи на заднем плане. Он куда только эту Фудзи не засовывал! – то есть Хокусай освоил перспективу и понял, что гору Фудзи можно поместить абсолютно в любое место на гравюре, изобразить абсолютно любого масштаба и этим поязвить, поострить. Каждая его гравюра – это шарада: найди тут Фудзи… Итак, пока европейцы не привезли японцам перспективу и всё это не освоил Хокусай, японцы тоже, бедолаги, не умели.

Возникает серьезнейший вопрос: не умели или не хотели? Я недаром начала с палетки Нармера, я недаром начала с того, что те же египтяне не желали менять каноны плоскостного изображения и при этом достигли потрясающих высот в объемной скульптуре. Если мы с вами посмотрим какие-нибудь египетские портреты не царей, царей – это не интересно, а вот портреты вельмож, портреты архитекторов, то там даже канонизированный образ был с дряблым обвислым животом и психологические черты. Получается, что там, где они хотели, они всё прекрасно умели, а здесь не неумение – это нежелание. И, что еще важнее, оно проявляется не в индивидуальном творчестве, а в массовом искусстве. Массовое искусство бывает двух родов: искусство, создаваемое единицами, рассчитанное на массы (то есть искусство официальное), и создаваемое массами ради самих себя – применительно к древности это фольклор, а применительно к современности это, например, компьютерные игры. В любом виде массового искусства, как массами создаваемого, так и на массы ориентированного, используются одни и те же приемы. Искусство XX и XXI века, не обязательно изобразительное, эти приемы начинает активно эксплуатировать.

Итак, для меня вся эта история началась в свое время, например, с любви к Александру Невскому, к фильму Эйзенштейна, картине Корина. А вам написали в учебнике (в учебнике много интересного написано, как вы меня уже поняли), что советское искусство было реалистичным и отражало действительность. Больше того, вам еще написали в учебниках, что реалистичность искусства воспевал Белинский. И то и другое – это абсолютнейшие мифы. Советское искусство было насквозь мифологичным, чем оно более советское, тем оно более мифологичное. Что мы с вами видим на картине Корина «Александр Невский»? Во-первых, мы видим Александра Ярославича в виде взрослого мужчины. Краткий экскурс хотя бы в википедию говорит нам, что Александр Ярославич воинскими делами занимался в солидном возрасте (привет Телемаху!) двадцати и двадцати двух лет, то есть, мягко говоря, он был помоложе, чем герой Эйзенштейна и Корина. Возраст – это ладно, это мелочи жизни. Мы так с вами помним из фильма Эйзенштейна, что Невский сражался против псов-рыцарей. Теперь посмотрели на его доспех, особенно на нижнюю часть. Собственно говоря, это чудовищное нарушение исторической действительности – его прямиком во вражеские доспехи и одели. Понятно, что Невский так выглядеть не мог, он такого вооружения носить не мог. Однако ж картина Корина – замечательная! Почему? Что есть «замечательная картина»?

Рис. 2. Павел Корин. Александр Невский

Здесь я делаю маленькое лирическое отступление о сильно обиженном хорошем человеке, хорошего человека звали Виссарион Григорьевич Белинский, о котором в наших учебниках написали такое, что к нему никакого отношения не имеет. Белинский с точки зрения учебника – это унылая железобетонная бяка, выражаясь деликатно. На самом деле это был чрезвычайно умный человек. Белинский в статье «О русской повести и повестях г-на Гоголя» писал о трагедии Шиллера «Разбойники» (у статьи большие проблемы с названием, я не виновата, не я была редактором Виссариона Григорьевича). Он там, в частности, писал: «Некоторые находят в первых драматических произведениях Шиллера много фраз; например, говорят они, из всего огромного монолога Карла Моора, когда он объявляет разбойникам о своем отце, человек в подобном положении мог бы сказать разве каких-нибудь два-три слова. По-моему, так он не сказал бы ни слова, а разве только показал бы безмолвно рукою на своего отца», но на это надо смотреть не как на отражение действительности, а как на отражение творящегося в душе человека, то есть отражение переживания персонажа (раз!) и переживания автора (два!): «в этом создании нет истины жизни, но есть истина чувства». Это то, о чем я говорю постоянно и говорить буду чем дальше, тем больше. Что такое реализм в искусстве? Это отражение наших переживаний от объекта. Если наши переживания в произведении искусства (прозаическом, изобразительном, сценическом и так далее) отражены плохо, мы выкатим здоровенный список того, что так не бывает. Если «истина чувства» в произведении есть – нам пофиг, соблюдены ли такие-то реалии, мы в восторге, и не мешайте наслаждаться.