Иван Толстой - Застолье Петра Вайля

Э. В.Как везде, как и для вас, какие-то коллеги были очень симпатичны, какие-то коллеги совпадали по вкусам и по всему. Люди, приезжающие из России, безусловно, нравились, было интересно разговаривать, брать интервью. Наши личные знакомые – Горин, Юрский, – он их тоже водил на радио, знакомил, показывал. И тем тоже было все интересно. У каких-то людей московских, далеких от радийной профессии, брал интервью. Я помню 2008 год, когда было сорок лет со дня введения танков в Прагу. Гостили у нас люди из Петербурга. И как он им показывал город – была совершенно замечательная выставка на Вацлавской, где большими буквами, прямо сердце останавливалось: “Иван, иди домой!” Это составляло жизнь.

Петр из тех людей, которые действительно будут украшать место. Если мне что-то не нравится, я лучше изменю отношение к этому. Место я изменить не могу, людей, которые мне не симпатичны, – не могу.

Это его девиз: жизнь нужно проживать нормально и весело, не кукситься, не жаловаться. Да, вот такое место, из которого надо делать радость. Поэтому он с удовольствием принимал участие во всех мероприятиях, в капустниках с большим удовольствием, вообще в каких-то судьбах.

Последние снимки остались: готовилось новое помещение для Радио Свобода, и они там все в касках. Интерес к жизни был важнее всех неудовольствий. Потом, он из тех мужей, которые про неудовольствия не рассказывают. Я могла прицепиться: “Ну, что такое?” – “Все нормально”. Про общее веселье, про радость – расскажет, а общая усталость – как у всех.

2019

Более классического сангвиника, чем Вайль, трудно себе представить. В Нью-Йорке конца 1980-х он фигурировал в блестящей компании коллег с Радио Свобода (Довлатов, Генис), но и среди них, не чуждых меланхолии или сарказма, выделялся особенной “ренессансной” статью, стопроцентно позитивным типом личности. Это не благодушие, не доброта (он мог быть и злым, и жестким) – это в самом деле было его отношение к жизни. Петр лучше других чувствовал, что эта данная нам жизнь скоротечна. И именно поэтому так ценил все, что она способна дать – от интеллектуальных до кулинарных удовольствий. И в том числе человеческие отношения: он был одним из самых верных друзей, до щепетильности порядочным.

Мы познакомились именно там – в Нью-Йорке, ходили, помнится, в китайский ресторан, подливали в стаканы принесенный с собой виски и – говорили, говорили. Был разгар перестройки, я оказался одним из первых ее живых свидетелей, доехавших до Америки, Вайля все это страшно интересовало. Мы подружились и потом где только не встречались – и в Венеции, и в Сочи, и в Москве, и обязательно каждый год в Праге. Я заезжал туда с женой после Карловарского фестиваля, и мы гостили два-три дня у Вайлей, это стало традицией.

Не было такой сферы, которая бы не могла увлечь его в свою воронку. Особенно Вайля вдохновляли проявления высокого профессионального перфекционизма. Когда только появились DVD , он восторгался новыми возможностями техники, способными донести “без потерь” голос Паваротти, техники, “не подверженной износу”. И собрал выдающуюся оперную коллекцию. Раз он в полемическом азарте написал, что “тот, кто не любит футбол, не может быть честным человеком”, или что-то в этом роде. Я спросил: “Вот я равнодушен к футболу, так как это понимать?” Он ухмыльнулся: “Бывают исключения, но вообще-то подозрительно”.

Чтобы написать книгу “Карта родины”, Вайль объехал такие точки, куда, кажется, не ступала нога цивилизованного человека. Не из патриотизма – из чистого любопытства (если бы все патриоты обладали этим качеством!).

Любознательность и восторг перед яркими проявлениями человеческой природы доходили до абсурда. В Неаполе его с женой в один день дважды ограбили, причем первый раз виртуозно: сев в такси, они не отъехали еще от вокзала, а гужевавшийся рядом мотоциклист подлетел к машине, выбил боковое стекло и сорвал с плеча Эллы сумку. Вайль был так впечатлен артистизмом этого профессионала, что успел вытащить камеру и заснять коронный номер. Кажется, при втором ограблении увели именно камеру.

В свое время, еще до перестройки и в самом ее начале, книги и статьи Петра Вайля (написанные в соавторстве с Александром Генисом) пробили ослабевший железный занавес. Их зачитывали до дыр, они стали культовыми для новых поколений постсоветских людей. Они формировали сознание: учили вглядываться в мифологию предков (“60-е: Мир советского человека”, “Родная речь”) и в мифологию “наших врагов” (“Американа”), освобождали от штампов антиамериканизма и обветшалых канонов восприятия литературы. А еще давали неожиданный патриотический импульс: “Русская кухня в изгнании” возрождала в нас забытые вкусовые ощущения.