Мэри Бирд - Цивилизации. Образы людей и богов в искусстве от Древнего мира до наших дней

42. Портрет Винкельмана кисти Антона фон Марона (1767 г.). На гравюре, лежащей перед ним, изображен рельеф Антиноя (см. рис. 4), другого фаворита Винкельмана.

43. Бронзовая копия «Умирающего галла» из Сайон-хауса, символ мужества перед лицом поражения. Торквес (обруч) на его шее указывает на то, что перед нами галл, а не гладиатор, как считали в XVIII в.

44. Фронтиспис «Истории античного искусства» Винкельмана. В этом переиздании конца XVIII в. все те же «Аполлон» и «Галл» символизируют ход истории и «ценности цивилизации», которые поддерживает книга.

Идеи Винкельмана — радикальные и, несомненно, глубокие — оказали огромное влияние на то, как западные зрители воспринимают и оценивают искусство, особенно искусство изображения человеческого тела. Винкельман никогда не бывал в Греции, он восхищался греческим классическим искусством, не видя его, и, как и мы, затруднялся определить, когда именно был создан «Аполлон Бельведерский» и в чем разница между искусством Греции и Рима. На него часто нападали за консерватизм, тяжким грузом легший на историю искусства, однако его идеи, отстаивающие именно эту классическую форму и стиль, определили некоторые из самых распространенных и влиятельных традиций восприятия западного искусства. Неудивительно, что и Кеннет Кларк поддержал эти идеи, когда снимал «Цивилизацию» в конце 1960-х гг. Несмотря на то что ни одна серия не была посвящена искусству Древнего мира, Кларк посетил «Аполлона Бельведерского» и говорил о нем примерно в тех же словах, что и Винкельман: «Этой статуей восхищались, как ни одной другой в мире. „Аполлон“, несомненно, олицетворяет высший подъем цивилизации… На севере творческая фантазия воплощалась в образах страха и тьмы. Эллинистическая творческая фантазия воплощалась в гармонии тела и разума». Греческая скульптура, изображающая человеческое тело и появившаяся в результате культурного переворота, стала маяком западной цивилизации.

Но наследие Винкельмана глубже. Пусть даже зачастую мы не подозреваем о его воздействии, оно по-прежнему предлагает западному зрителю готовый стандарт оценки искусства других культур. Это линза, которая местами дает искажение и мешает, но от нее трудно отказаться. Чтобы убедиться в этом, нам надо вернуться к тому, с чего мы начали, — к искусству ольмеков, и там нас ожидает удивительный поворот.

В 1964 г. в Мехико был построен новый музей, демонстрирующий богатую историю страны и сокровища великих цивилизаций: в тот период мексиканское правительство вкладывало значительные средства в популяризацию национального своеобразия, и главная роль в этом проекте отводилась искусству. Самой ранней мексиканской цивилизации — ольмекам — разумеется, придавалось особое значение. Помимо одной из гигантских голов, в собрании музея есть множество ольмекских скульптурных изображений человеческого тела гораздо более скромных размеров: изящные жадеитовые статуэтки, крошечная глиняная фигурка, держащая перед собой обсидиановое зеркало (что это — религиозный символ или доисторическая модная вещица?), и целая коллекция фигурок, которые, на наш взгляд, выглядят как дети, хотя ольмеки могли воспринимать их иначе. Но особое место занимает приобретенная в 1960-х гг. статуэтка, получившая название «Ольмекский борец». Ничего подобного среди ольмекских артефактов прежде не встречалось: будто настоящие мускулы, «реалистическое» лицо, динамичная поза. Для многих «Борец» стал доказательством того, что цивилизация ольмеков была не менее сложна, чем цивилизации классического мира; он быстро стал олицетворением не только ольмеков, но и всей древней Мексики — рекламируя ее культуру на бесчисленных обложках.

45. Мнения об «Ольмекском борце» разделились: шедевр ли это в западном представлении или подделка, призванная апеллировать к западному же восприятию?

Именно в случае с «Борцом» мы имеем дело с последствиями западного видения и унаследованного от классического мира — благодаря Винкельману — способа восприятия. Многое из того, что привлекает нас в этой фигуре, совпадает с усвоенными нами представлениями о том, как должно выглядеть натуралистическое изображение человеческого тела. Даже в названии, которое мы дали этому произведению, присутствуют отголоски греко-римского искусства. У нас нет никаких доказательств того, что этот человек когда-либо собирался стать борцом или, если уж на то пошло, что ольмеки вообще занимались борьбой. Но в названии слышится успокоительная отсылка к классическому греческому виду спорта и его изображениям. Во всяком случае — отбросим пока в сторону современное название — если это работа выдающегося ольмекского скульптора, то он случайно, но безошибочно угадал более поздние вкусы, найдя именно то сочетание, которое мы часто ищем в искусстве иных культур: оно должно в достаточной степени отличаться от нашего, чтобы считаться другим, но в то же время быть совершенно доступным для понимания в рамках наших эстетических представлений.