Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Кто знает, – прав ли Мережковский? Но не знать, что дневники Толстого действительно замечательная книга, нельзя. И эти дневники, повторяю, должны быть учтены в первую очередь при окончательном суждении о личности Льва Толстого.

О догматизме в «толстовстве». – Принципиальные расхождения с Л. Н. Толстым. – Самородное и заимствованное в духовной жизни. – И не материализм, и не спиритуализм. – Теория Фехнера. – Философия Мережковского. – Запоздалое ознакомление с Розановым. – «Телом умер, но душой жив…» – Идеи студента Скипетрова. – Письмо Моргенштерна о необходимости гармонии духовного и телесного начал. – Отношение Л. Н. Толстого к половому вопросу и сомнения в справедливости этого отношения. – «Крейцерова соната» как мнимое «евангелие целомудрия». – Учитель одобрил письмо секретаря. – На чем основан был чрезмерный ригоризм Л. Н. Толстого?

Я говорил о том исключительно благотворном влиянии, которое оказала на меня личность Л. Н. Толстого уже при первом соприкосновении с ней и которое выразилось, главным образом, в углублении моего религиозного сознания. При дальнейшем, постоянном и близком общении со Львом Николаевичем, это влияние, и все в том же направлении, только усиливалось и крепло. Точно так же еще более усиливалась и крепла, если только это было возможно, моя любовь ко Льву Николаевичу как к человеку. И этот рост любви совершался и продолжался как будто в течение всей моей жизни. Он не остановился и по смерти Льва Николаевича. Я вообще не чувствую учителя и великого друга своего умершим, «отсутствующим». Он продолжал и продолжает жить для меня всегда. И до сих пор, при одном только воспоминании об этом необыкновенном, бесконечно великодушном и благородном, благостном и прекрасном, полном жизни и огня старце, я всякий раз не могу не испытывать невольно бодрящего и возвышающего душу радостного волнения.

И все же я должен сделать здесь несколько оговорок относительно внутренних отношений моих со Львом Николаевичем в пору моей юности, в пору моего секретарства, – оговорок, впрочем, отнюдь не личного, а исключительно принципиального характера.

В самом деле, нельзя сказать, чтобы в тот период совместной жизни с Л. Н. Толстым и посильной помощи ему в литературной работе мое индивидуальное «я» вполне растворилось и потонуло бы без остатка в мощном «я» учителя. Хотя в ту пору духовная моя зависимость от Толстого и влияние его были огромны, но все же я чувствовал временами и тогда, что остается во мне и что-то такое, чего Толстой и его мировоззрение не покрывают собою и не растворяют в себе. Я добровольно шел за Толстым, но… не отдавался ему вполне, весь, без остатка, как без остатка отдались Христу – Матфей и Иоанн, Франциск Ассизский и Фома Кемпийский.

Наоборот, за внешним видом покорности авторитету учителя, питаемой отчасти искренним преклонением перед тем новым, что я узнал, отчасти – сознанием собственной слабости и незрелости, – во мне шла самостоятельная духовная работа, переходившая порою в своего рода скрытую от постороннего глаза то прекращавшуюся, то опять возобновлявшуюся, если можно так выразиться, борьбу с Толстым.

Какие же основания были у меня для этой борьбы?

Я пришел к Толстому уже много переживши и передумавши, чтобы не сказать – перемучившись внутренне, с не видным для других, но слишком ощутительным для меня самого надломом в душе, и был обязан Льву Николаевичу возрождением и оживлением душевных тканей, углублением и расширением сознания, выходом из спертой, замкнутой атмосферы чисто личных переживаний на свежий, вольный воздух свободно-религиозного искания и братского общения со всеми людьми. Эту открывшуюся передо мной ширь и свободу духовного пути я инстинктивно ценил больше всего из того, что мне дал Толстой, а между тем, попробовав отдаться безраздельно влиянию Льва Николаевича, я почувствовал, что в некоторых сторонах его собственной религиозно-философской концепции я, как это ни странно сказать, натыкаюсь на новые препятствия к свободному духовному росту. Как и всякое законченное учение, учение Толстого выставляло ряд догматов (хотя бы оно само и не признавало за ними формальной силы догматов), – и вот в некоторых из этих догматов я почувствовал новые, взятые из другого порядка миропредставления искусственные задержки на пути своего вольного, независимого, органического развития.