Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

Опыт мой был одобрен. «Очень интересно!» – сказал Лев Николаевич и попросил меня точно таким же образом, по содержанию, а не по формальным признакам, распределить мысли и во второй книжке – «О душе». Ну а потом за второй книжкой последовала третья, за третьей – четвертая и т. д., пока в течение года мы не перебрали и не подготовили со Львом Николаевичем все – 31 книжку, по числу дней в месяце. Лев Николаевич выбирал из разных месяцев сборника «На каждый день» и передавал мне материал, а я распределял его по содержанию мыслей и давал названия отделам в каждой книжке.

Работая, ни я, и, кажется, ни Лев Николаевич сначала сами не знали, что из этой работы и из этих книжек выйдет, а вышел последний большой философский труд Л. Н. Толстого – книга «Путь жизни», интересная именно тем, что в ней впервые предлагается читателям, в популярной форме, систематически изложенное мировоззрение Толстого. К сожалению, Льву Николаевичу не пришлось увидать «Путь жизни» в печати. Книга эта, хотя и в очень искаженном по цензурным соображениям виде, издана была московским книгоиздательством «Посредник» уже после смерти Льва Николаевича в трех различных по качеству и по цене изданиях, совершенно разошедшихся к концу 1917 года. Она уже начала приобретать популярность не меньшую, чем та, какую имел в свое время «Круг чтения», и, думается, приобрела бы еще большую, если бы издание ее могло все снова и снова повторяться. В самом деле, в «Пути жизни» Толстой высказался вполне и окончательно.

Лично я, несмотря на все перемены своих взглядов, очень люблю «Путь жизни», люблю его углубленный, спокойный и уравновешенный тон, достойный мудреца, и считаю, что книга эта при всех условиях и при всех режимах могла бы во всяком случае сыграть роль прекрасного учебника морали. И, разумеется, я очень счастлив, что мог оказать Льву Николаевичу свою скромную техническую помощь при составлении этой замечательной, но, к сожалению, еще мало известной и потому недостаточно оцененной книги [30].

Кроме технической помощи в работе над новыми, не изданными еще выпусками книги «На каждый день» и над книгой «Путь жизни», Л. Н. Толстой постоянно передавал мне письма его корреспондентов для ответа. Вскрывал и читал полученные письма он всегда сам, так что никакие «секретари» между великим человеком и народом не стояли. Но отвечал сам – просто по недостатку времени и сил – не на все письма. Иногда он коротенько помечал на конверте, что именно я должен ответить на данное письмо, а по большей части не писал ничего, или только коротко: «В. Ф., ответьте». Стало быть, отвечать надо было самостоятельно, начиная лишь письмо обычной формулой, составленной Толстым: «Лев Николаевич поручил мне, как близкому ему по взглядам человеку, ответить на ваше письмо». Все мои ответы Лев Николаевич, однако, перед отсылкой предварительно прочитывал, и я, бывало, трепетал душевно, особенно на первых порах, предъявляя Льву Николаевичу свои произведения для контроля. Но великий писатель был судьей снисходительным и обычно одобрял все, что я писал, изредка, разве, рекомендуя сделать ту или иную вставку или то или иное изменение в тексте ответа.

Проверял Лев Николаевич написанное мной обыкновенно вечерком, приходя для этого в мою комнату, так называемую «ремингтонную» (потому что Александра Львовна и В. М. Феокритова писали здесь на «ремингтонах») и усаживаясь рядом со мною на старый, плоский и твердый клеенчатый диван, стоявший перед моим письменным столом. На этом диване я днем писал, а ночью спал. На столе – керосиновая лампа. Лев Николаевич склонялся близко, голова к голове, над рукописью, а я любовался сбоку его прекрасным, одухотворенным старческим лицом и ярко освещенной из-под абажура, необыкновенно опрятной и тщательно расчесанной седой бородой, в которой можно было пересчитать каждый волосок. Кто-то сказал, что у каждого человека есть свой специфический запах. Как это ни смешно, мне казалось, что Толстой пахнет каким-то церковным, очень строгим запахом: кипарисом, ризами, просфорой… За одни эти тихие и благодатные минуты близости с великим писателем и человеком можно было все отдать.

Я говорю, что Лев Николаевич приходил ко мне вечерком и что я помещался в «ремингтонной». Дело в том, что недели через три после моего приезда из Крекшина, Александра Львовна заболела корью, и я был приглашен Львом Николаевичем и Софьей Андреевной – переехать из Телятинок в Ясную Поляну. В. М. Феокритова совершенно не справлялась одна даже с обычной, менее ответственной ежедневной работой. Александра Львовна прохворала с месяц, а потом у нее обнаружились признаки туберкулеза (к счастью, не развившегося), и она должна была, уже вместе с В. М. Феокритовой, уехать на леченье в Крым, так что я продолжал заменять ее в Ясной Поляне. Таким образом, не говоря уже о том, что даже и в периоды жизни моей в Телятинках я навещал Ясную Поляну почти ежедневно и часто оставался там ночевать, – судьба устроила так, что я оказался со Львом Николаевичем совсем под одной кровлей. Червячок ревности (растягивавшийся, кажется, иногда и в червячище) все еще копошился в душе Александры Львовны, но, узнав меня поближе, она, кажется, все же убедилась, что не настолько уж я опасное для нее чудовище и стала ко мне более снисходительна. Надо сказать, что в «ревности» своей она уже признавалась мне самому, а разве это – не прямой признак, что ревность ослабела?