Константин Шилов - Борисов-Мусатов

Прощальные газетные строки поминали сейчас мир Виктора Мусатова — «этот странный, жемчужный мир красоты: зеленые парки, белые фасады домов с колоннами, фигуры, бесшумно скользящие по ковру из трав, задумчивые водоемы, и небо ясное с плывущими и тающими группами облаков, и всю поэзию и нежность женской души, так понятую им. Теперь не время перечислять все созданное им, его наследие оценят грядущие поколения. Кто видел и полюбил его вещи — а таких много, и не только в России, — не забудет их…»

Не вставая с постели, тяжело заболевшая Елена Владимировна сбивчиво рассказала Лене и Ульянову о том, как в угнетенном душевном состоянии после похорон Надежды Юрьевны, на которых оба сильно простудились, тревожно дожидаясь газет с новостями о событиях (газеты он прочитывал «с поражающей быстротой»), — работал ее муж над осенними пейзажами и акварелью памяти Станюкович… Вечером 25 октября он вернулся с прогулки по Оке, на которой провел целый день, и по возвращении почувствовал себя очень плохо. Послали за врачом…

Добрейший Иван Зиновьевич запыхавшись бежал, уже впотьмах, вниз по своей Калужской, добрался до Песочного и просидел у кровати художника всю ночь. На рассвете Виктор Эльпидифорович еле слышно прошептал что-то — понять было невозможно — и умолк… И никогда не расскажет Елена Владимировна подросшей дочери подробности того, что, вызывая в ней мучительную, острую жалость, было невыносимо для воспоминаний… Врачи же скажут о приступе, сердечной слабости, надорванности организма, усиленном обострившейся болезнью почек, — все, что положено говорить врачам…

Но друзья… Нет! Их Виктор Мусатов — любимый товарищ и несгибаемый романтик в искусстве — если он и должен был уйти стремительно, то ушел как-то «иначе». «В ночь на 26 октября 1905 года старого стиля он особенно много работал и хотел закончить картину, — спустя много лет будет рассказывать Букиник. — Был уже третий час ночи. Елена Владимировна стала беспокоиться. „Довольно, Виктор! Завтра закончишь“, — говорила она. „Сейчас, сейчас! Вот еще только один, два штриха, и все будет готово!“ И вдруг он упал, не сказав ни слова, и умер от разрыва сердца»… «25-го октября он решил отдохнуть, ездил кататься на лодке и вернулся домой со свежим газетным листом. Облокотясь на стол и обхватив голову руками, он замер над вестями революции. Неожиданно просвистала коса смерти. Маленький художник упал на пол… Торжественный „Реквием“, пропетый им другу-женщине, стал его собственным „Реквиемом“…» — так напишет Станюкович, и его рассказ, пожалуй, ближе к действительности. Еще точнее передал он этот роковой миг в одной более ранней статье и тоже явно со слов Елены Владимировны, единственной свидетельницы. Мусатов «жадно читал последние газеты, говорившие о свободе, о последних ударах… Его звали, но он прижался к столу и не отрывался от буйного листа газеты… и все бледнел… и вдруг упал без сознания». Свежий газетный лист мог быть принесен и от Добротворских — к ним Виктор Эльпидифорович успел забежать в тот же вечер после прогулки по реке. Друзья тоже знали только «общую канву», но в любом случае их романтические версии полны пристрастием любви, в них своя, внутренняя правда!..

«А МЕЖДУ ТЕМ СТО ЛЕТ ПРОЛЕТЕЛО. ПОВСЮДУ ЖИЗНЬ, ПОВСЮДУ СВОБОДНЫЕ ГРАЖДАНЕ…»

Не будет Российской республики долго — еще целых двенадцать лет. Да и свободы не будет. Будут: небывалая война с названием «Первая мировая» и три русские революции!.. Первая из них выльется через месяц после его ухода тем, чего он так боялся, думая о сестре Лене: вооруженным братоубийством в Москве — свистом пуль, грохотом бомб, обагривших декабрьские снега. Кому тогда было, кроме самых близких, до скорби о свершившемся в тихой Тарусе? («Надо пережить это время — тогда помянем как следует», — напишет Остроухов А. П. Боткиной.)

Мусатов не узнает, что за несколько дней до того, как укроет его навеки тарусская земля, — в еще более глухом уголке родной Саратовской губернии погибнет любимая обитель его образов, колыбель стольких замыслов — погибнет Зубриловка! Пламя загудит под воспетой им кровлей, исчезнут навсегда портретная галерея, коллекция, архивы, будут разбиты мраморные статуи и первый снег осыплет обожженное, закопченное каменное тело с пустыми оконными глазницами. И в этом совпадении двух смертей увидят его друзья какой-то зловещий символ…

После третьей революции, когда власть в стране захватят те, кто сожалел, что «зубриловок» сожжено было слишком мало, уже не Пресня — вся Россия зальется кровью. «Россия, кровью умытая», — скажут о мусатовской родине поры гражданской войны.