Ю. Березкин - Фольклор и постфольклор - структура, типология, семиотика

Обратимся к Евразии. Если оценивать распространение данной группы мотивов, то Северная Сибирь, Европа, Южная Азия и Средиземноморье занимают периферийное положение. В этих регионах представлены мотив пса как стража или обитателя загробного мира и мотив «реки крови» вне связи с мотивом «загробной собаки». Видимо, только у марийцев и чувашей было распространено представление, согласно которому умершие являются на поминальную церемонию в облике собак или на носу собаки. В наибольшей степени мотивы интересующего нас комплекса сконцентрированы в Южной Сибири. У тувинцев и тофаларов есть мотивы хорошего отношения к собакам как условия помощи, задабривания загробных собак, собачьей деревни в загробном мире, собаки на Млечном Пути, а также водоемов крови и слез. В хакасских представлениях [12] Майнагашев 1915 не удалось отыскать материалов, относящихся к данной теме. В алтайских текстах собаки, наряду с другими стражами, встречают богатыря, едущего к хозяину мертвых, богатырь подкупает их. Мотивы спуска в нижний мир и подкупа выбегающих навстречу собак есть и в более западных традициях — у казахов [13] Потанин 1972, № 3: 112—113 и даже саамов [14] Харузин 1890: 353—354 . Однако в этих случаях они мало связаны с актуальными мифологическими представлениями, и собаки из перечня стражей легко выпадают (напр., у коми [15] Новиков 1938, № 47: 161—162 ). Мотив водоема из слез, пролитых при оплакивании умершего, есть как в Туве, так и на Алтае. На юг Средней Азии «река слез» явно принесена тюрками [16] Что в Евразии это специфически тюркский мотив, следует и из глухого упоминания реки слез в башкирском эпосе [199] . .

Мотивы, связанные с образом «загробной собаки», обильно представлены в зороастрийской традиции. В «Авесте» и в более поздних источниках собака является как стражем, так и помощником, а условием помощи служит хорошее отношение к собакам при жизни человека. Параллели между «Авестой» и «Ригведой» (выделение «четырехглазых» собак с темными пятнами над глазами, упоминание именно двух собак, с которыми встречаются души умерших) свидетельствуют в пользу древности мотива «загробной собаки» у индо-иранцев. Соответствующие мотивы в «Авесте» и в фольклоре зороастрийцев, скорее всего, восходят ко времени, когда предки как иранцев, так и индоариев жили севернее, в степях. Также допустимо, что в некоторых районах южносибирские тюрки заимствовали мотив «загробной собаки» от субстратного населения — по крайней мере частично индоевропейского. В пользу этого — отсутствие данной темы у бурят и монголов, живущих восточнее, в регионе, куда индоевропейцы вряд ли когда-либо проникали. Обе традиции, тюркская и иранская, вместе демонстрирующие полный набор рассматриваемых мотивов, могут восходить к одной и той же древней культурной общности степного и лесостепного пояса центральной Евразии.

В зороастрийской традиции собака считается чистым существом, вторым по значимости после человека, а в некоторых контекстах равной ему [17] Крюкова 1999: 17-20, 23-24; Хисматулин, Крюкова 1997: 236—237; Boyce 1984: 139—143 . Подчеркивается, что собака способна видеть злого духа и отгонять его от покойника, она « тысячами убивает создания Злого Духа ». В этом смысле североевразийский миф о «выдаче» собакой человека злому духу и превращении ее в нечистое существо выглядит как прямая полемика с зороастризмом, порожденная каким-то этническим или социальным конфликтом. Представление зороастрийцев о псе, призванном охранять «физическое тело Адама» (см. Приложение), и утверждение, что Ахура-Мазда создал собаку, « одетую в свою одежду, обутую в свою обувь » [18] Крюкова 1999: 18 , делают такую гипотезу особенно правдоподобной. Согласно североевразийскому мифу, творец создает людские тела и уходит за душами, оставляя собаку стеречь творение. Злой дух напускает мороз и дает собаке теплую шубу в обмен за разрешение подойти к людям, чьи тела он затем оскверняет. Бог наказывает собаку, делая ее слугой человека и заставляя питаться отбросами. У селькупов особо подчеркивается, что собаки с тех пор не видят злых духов и не лают на них. Сюжет о «собаке-предательнице» зафиксирован у русских [19] Добровольский 1891, № 9: 230—231; Кузнецова 1998: 60 , украинцев [20] П. И(ванов) 1892: 89-90 , коми [21] Конаков 1999: 43; Рочев 1984, № 107: 114 , чувашей [22] Егоров 1995: 117—118 , мордвы [23] Девяткина 1998: 169; Седова 1982: 13-15 , марийцев [24] Акцорин 1991, № 7: 38; Васильев 1907: 50-51 , ненцев [25] Головнев 1995: 399—400; Лабанаускас 1995: 13-15; Лар 2001: 188—205; Лехтисало 1998: 9-10 , манси [26] Лукина 1990, № 114Б: 300 , хантов [27] Лукина 1990, № 14: 75 , кетов [28] Анучин 1914: 11-12; Поротова 1982: 59-60 , селькупов [29] Пелих 1972: 341 , якутов [30] Миддендорф 1989: 20 , различных групп эвенков [31] Василевич 1959: 175—179; Мазин 1984: 22; Пинегина и др. 1952: 49-50; Романова, Мыреева 1971, № 1, 2: 325—326 , эвенов [32] Чадаева 1990: 124 , метисов Русского Устья [33] Азбелев, Мещерский 1986, № 76: 214 , алтайцев [34] Анохин 1924: 18; Вербицкий 1893: 92-93; Ивановский 1891: 251; Никифоров 1915: 241; Потанин 1883, № 46а: 218—220 , кумандинцев [35] Анохин 1997: 16-17 , шорцев [36] Хлопина 1978: 71-72; Штыгашев 1894: 7-8 , тубаларов [37] Радлов 1989: 221 , тофаларов [38] Рассадин 1996, № 8: 16 , хакасов [39] Катанов 1963: 155—156 , бурят [40] Золотарев 1964: 266 , монголов [41] Потанин 1883, № 46б: 220—223 , негидальцев [42] Хасанова, Певнов 2003, № 1: 51-53 , орочей [43] Аврорин, Лебедева 1966, № 49: 195—196 — иначе говоря, по всей лесной и лесостепной зоне Азии и Восточной Европы. Рассказ этот часто следует после рассказа о творении (бог посылает злого духа в образе птицы добыть землю со дна первичного океана) [44].