Николай Каролидес - 100 запрещенных книг - цензурная история мировой литературы. Книга 1

27 августа 1946 года Зощенко написал — в поисках понимания — Сталину. Затем, 10 октября того же года, в ЦК на имя Жданова:

«Я очень подавлен тем, что случилось со мной. Я с трудом возвращаюсь к жизни… Я понимаю всю силу катастрофы. И не представляю себе возможности реабилитировать свое имя… Я не могу и не хочу быть в лагере реакции».

Но его бесчисленные аргументы в свою пользу остаются без внимания. Писатель Вениамин Каверин, свидетель событий, писал, что Зощенко, в отличие от репрессированных литераторов, «надолго, на годы, для примера был привязан на площади к позорному столбу и публично оплеван».

Автор: Борис Пильняк

Год и место первой публикации:1926, Россия

Опубликовано:в журнале «Новый мир»

Литературная форма:повесть

Повести предпослано заверение автора, написанное по просьбе редакции журнала «Новый мир», в котором сообщается, что фабула повести никак не связана с обстоятельствами смерти наркомвоена М. В. Фрунзе. Повесть посвящена известному советскому критику: «Воронскому, дружески». Последний, по свидетельству Пильняка, натолкнул его в беседе на тему подчинения индивидуальности коллективу, и — точнее — на сюжет гибели индивидуальности под колесом коллектива.

Герой повести, командарм Николай Гаврилов приезжает в неназванный город (очевидно, в Москву) с Кавказа, где лечился от язвы желудка, по вызову партийного руководства. Писатель не без пафоса представляет своего героя:

«Это был человек, имя которого сказывало о героике всей Гражданской войны, о тысячах, десятках и сотнях тысяч людей, стоявших за его плечами, — о сотнях, десятках и сотнях тысяч смертей, страданий, калечеств, холода, голода, гололедиц и зноя походов, о громе пушек, свисте пуль и ночных ветров, — о кострах в ночи, о походах, о победах и бегствах, вновь о смерти. Это был человек, который командовал армиями, тысячами людей, — который командовал победами, смертью: порохом, дымом, ломаными костями, рваным мясом, теми победами, которые сотнями красных знамен и многочисленными толпами шумели в тылах, радио о которых облетело весь мир, — теми победами, после которых — на российских песчаных полях — рылись глубокие ямы, для трупов, ямы в которые сваливались кое-как тысячи человеческих тел».

В этот же день утренние газеты сообщают, что командарм Гаврилов приезжает, «чтобы оперировать язву в желудке». Уже в день приезда он признается своему единственному другу, Алексею Попову, в том, что боится операции: «Крови я много видел, а… а операции боюсь, как мальчишка, не хочу, зарежут…»

В недрах города, в доме номер один происходит встреча с «негорбящимся человеком» (Первый), которому командарм (Второй) тщетно пытается доказать ненужность операции:

Первый: — Я тебя позвал потому, что тебе надо сделать операцию. Ты необходимый революции человек. Я позвал профессоров, они сказали, что через месяц ты будешь на ногах. Этого требует революция. Профессора тебя ждут, они тебя осмотрят, все поймут. Я уже отдал приказ. Один даже немец приехал.

Второй: — Ты как хочешь, а я все-таки закурю. Мне мои врачи говорили, что операции мне делать не надо, и так все заживет. Я себя чувствую вполне здоровым, никакой операции не надо, не хочу.

Он вынужден согласиться на ненужную операцию, чтобы умереть под скальпелями хирургов. Соратник Ленина становится жертвой, принесенной во имя монолитного коллектива, партии, отлаживающей свой механизм.

На театрализованном консилиуме, где «ни один профессор, в сущности, не находил нужным делать операцию», медики решают оперировать. Два профессора, выбранные для операции, совсем молодой и пожилой, руководят операцией, во время которой Гаврилова отравили хлороформом.

После публикации «Повести непогашенной луны» в майском номере «Нового мира» за 1926 год разразился скандал. В Гаврилове увидели Фрунзе, в «негорбящемся человеке» — Иосифа Сталина. Нереализованная часть тиража журнала была тут же изъята, 13 мая постановлением ЦК ВКП (б) повесть была признана «злостным, контрреволюционным и клеветническим выпадом против ЦК и партии». Срочно был выпущен вариант журнала без повести Пильняка. Максим Горький ругал произведение, написанное, по его мнению, уродливым языком: «Удивительно нелепо поставлены в нем хирурги, да и все в нем отзывается сплетней», — писал он А. Воронскому. В № 6 «Нового мира» напечатано письмо Воронского: «Подобное изображение глубоко печального и трагического события является не только грубейшим искажением его, крайне оскорбительным для самой памяти тов. Фрунзе, но и злосчастной клеветой на нашу партию ВКП (б)». Критик отказывается от посвящения «…ввиду того, что подобное посвящение для меня, как коммуниста, в высокой степени оскорбительно и могло бы набросить тень на мое партийное имя…» В этом же номере журнала его редакция во главе с нарком просвещения А. В. Луначарским признала факт публикации повести Пильняка «явной и грубой ошибкой». Пока Пильняк был за границей, его исключили из числа сотрудников трех основных журналов — «Красная новь», «Новый мир» и «Звезда», а советским издательствам было предписано пересмотреть договоры на издание его сочинений. Постановлением, кроме того, была запрещена любая перепечатка или переиздание крамольного произведения. Писатель пишет «покаянное» письмо в редакцию «Нового мира», его правит председатель СНК Алексей Рыков, и публикуют в журнале. Писатель считает, что повесть «возмутительнейше была использована контрреволюционной обывательщиной». Во фразе Пильняка «…считаю явной бестактностью как написание, так и напечатание «Повести непогашенной луны»» Рыков зачеркивает слово «бестактность» и вставляет: «Сейчас я знаю, что многое написанное мною в повести есть клеветнические вымыслы». Позже Владимир Набоков писал в статье «Писатели, цензура и читатели в России», сравнивая царскую и советскую цензуру: