Василий Щукин - Между полюсами.

Однако и тут все обстоит не так просто и однозначно. Чернышевский полемизировал с Герценом, но совершенно иначе относился к наследию Белинского, которого, скорее всего, не причислял к разряду идеалистов и “лишних людей” и совершенно обоснованно считал плебеем, дворянином лишь “по бумагам”, но не по сути характера и воззрений. Еще больше могло ему импонировать то, что “неистовый Виссарион” был таким же самым умственным пролетарием, как и он сам. Весьма примечательно также то, что Чернышевский высоко ценил именно западнические, просветительские по духу высказывания Белинского, о чем однозначно свидетельствуют и “Очерки гоголевского периода русской литературы”, и позднейшие тексты. Ведущий публицист “Современника” был настолько проницателен, что разглядел аристократические и романтико-активистские мотивы в мировоззрении Герцена, которые неизбежно сталкивали его на позиции “кающегося дворянина”, “народника” (в самом широком понимании этого слова), а в ряде случаев превращались в суровую критику просветительского оптимизма [39]Эти мотивы были Чернышевскому совершенно чужды. Но чужды они были и классическому западничеству, на фоне которого Герцен всегда стоял несколько особняком. Так что в отношении просветительских тенденций, характерных для западничества, наследниками последнего стали как раз Чернышевский и другие “поздние внуки Просвещения” — Н.А.Добролюбов, М.А.Антонович, М.Е.Салтыков-Щедрин, Д.И.Писарев, В.А.Зайцев или В.А.Слепцов [40]Именно они старались выполнить и обогатить новыми элементами просветительскую программу западников, в то время как меланхолический шопенгауэрианец Тургенев и правый гегельянец Чичерин старались выполнять их либеральную программу.

Демократическую же программу каждое по-своему выполняло и правое, и левое крыло. Принцип равенства всех людей в правах независимо от их пола, возраста, происхождения, способностей или социального положения признавали незыблемым и либералы, и сторонники Чернышевского. Однако левые просветители все-таки понимали демократию более “по-русски”, как “апологию плебеев” [41], то есть наделение широко понятых общественных низов всеми возможными правами и принятие их системы ценностей при полном равнодушии к участи не только аристократов крови, но и в значительной степени аристократов духа — а это звучало совсем иначе, чем несколько наивная, но светлая, лишенная какой бы то ни было ненависти к “белой кости” мечта Белинского о перенесении демократических нравов кружка Станкевича на все русское общество [42]Став выразителями антидворянских чаяний разночинцев, Чернышевский и Добролюбов полностью проигнорировали мудрую и до сих пор не потерявшую своей актуальности мысль Белинского о том, что общечеловеческие ценности, которые составной частью входят в любую национальную культуру, создаются социальной и духовной элитой, освобожденной от тяжелого производительного труда и наделенной разного рода привилегиями, и что в России эту культурообразующую роль сыграло дворянство [43]

Но, со своей стороны, либеральные профессора и адвокаты отвергали популистскую интерпретацию демократии как “права для бедных” и настаивали на том, что равенство прав не может означать фактического (в частности, имущественного) равенства всех членов общества. Кавелин, к примеру, вполне резонно полагал, что коммунистический принцип равного распределения национального богатства между потребителями неосуществим ни при каких условиях, поскольку общественное неравенство составляет объективную закономерность, которая вытекает из биологической и психической природы человека. Люди рождаются неравными друг другу по физическим качествам, умственным способностям и психическим склонностям, и делить все блага поровну только потому, что у всех людей более или менее одинаковые желудки, было бы вопиющей несправедливостью по отношению к сильнейшим, способным, трудолюбивым [44]

И тут мы вплотную подходим к более уязвимым сторонам либерально-демократической программы западников. В бочку меда, которую до сих пор представляло собой мое повествование, приходится добавить пресловутую ложку дегтя.

Выступая против осуществления на практике принципа механического равенства всех членов общества, либералы сводили понятие демократии к наличию формальных свобод и прав, которые, конечно же, абсолютно необходимы, но которые не были в состоянии гарантировать осуществление этих прав и свобод на практике и распространение их на все сословия и социальные группы. Ведь даже самая гуманная конституция и самые свободные выборы не исключают демагогических обещаний, подкупа избирателей и других видов социотехники, направленных на манипулирование общественным мнением и на обеспечение наибольшего числа голосов не самым способным, трудолюбивым или культурным, а самым в данный момент популярным кандидатам.