Василий Щукин - Польские экскурсии в область духовной биографии

А. Валицкий строит свое исследование традиционно, предлагая читателям познакомиться со взглядами на христианство и на его западную версию Чаадаева, Печерина, Гагарина, славянофилов, Тютчева, позднего И. Аксакова, Достоевского, К. Леонтьева, Н. Федорова, Л. Толстого, Вл. Соловьева и заканчивая обзор представителями религиозного возрождения начала ХХ в. Несомненным достоинством этой весьма подробной панорамы является то, что интеллектуальные портреты русских мыслителей поражают своей ясностью и рациональной выверенностью. Автор книги, без всякого сомнения, обладает даром проникновения в самую суть мировоззрения того или иного творца идей: о вещах сложных и запутанных пишет, с одной стороны, понятно, а с другой — без какого бы то ни было упрощения.

Выводы, к которым приходит исследователь в результате анализа разнообразных умственных позиций, сводятся к двум основным положениям. Во-первых, в количественном отношении противников католицизма было в России гораздо больше, чем сторонников, а самым влиятельным и авторитетным среди них был не кто иной, как Достоевский — А. Валицкий даже считает, что антикатолические и антисемитские идеи Достоевского в значительной степени повлияли (благодаря посредничеству К.П. Победоносцева) на национальную и конфессиональную политику Александра III. В то же время, во-вторых, филокатоличество во второй половине XIX и в начале ХХ в. оказалось весьма влиятельным направлением русской религиозной мысли, которое ни в коем случае нельзя сбрасывать со счетов, поскольку самым ярким его представителем был Вл. Соловьев, а о влиянии его учения на характер всей идеалистической философии ХХ в. особо говорить не приходится. Глубокое убеждение в абсолютной исключительности феномена Соловьева и в том, что его концепции занимают центральное место в истории идей в России, автор, по всей видимости, унаследовал от своего учителя — Сергея Гессена, который последние годы жизни провел в Лодзи. К этому стоит прислушаться, хотя, на мой взгляд, и значение Соловьева, и значение русского филокатоличества в работе А. Валицкого слегка (подчеркиваю: совсем слегка) преувеличено. Все, о чем пишет автор работы, в самом деле существенно для той относительно небольшой части русской интеллектуальной элиты, для которой религиозные проблемы действительно представляли живой интерес. Но ведь далеко не все мыслящие люди в России чувствовали потребность в религиозных переживаниях, а тем более в активном участии в жизни той или иной церкви. Те, кто жил и мыслил без конфессиональной принадлежности, без религии и без Бога, определили характер русской мысли ХХ столетия не в меньшей степени, чем Соловьев и Бердяев, Мережковский и Флоренский.

Одним из тех, кто иронически усмехался, слыша споры верующих о достоинствах и недостатках того или иного вероисповедания, был Герцен. Ему-то и посвящена, наверное, самая увлекательная, не лишенная эмоционального пристрастия автора (в самом хорошем смысле слова) работа А. Валицкого — “Русский социализм Александра Герцена как ответ на польский мессианизм”. Об отношении редактора “Колокола” к Польше писали очень много и, как убедительно показывает ученый, весьма односторонне. И русские, и польские авторы неизменно (и справедливо) указывали на заслуги Герцена перед польским освободительным движением и перед русской демократией, честь которой он спас, по известному выражению Ленина. Но это только одна сторона медали. А. Валицкий (для которого Герцен, кстати сказать, всегда был непререкаемым авторитетом в области историософии) рассказывает о великом романтике и русском патриоте, который еще в ранней молодости был очарован польской волей к свободе и повстанческой эстетикой, но который мечтал о революционной славе и величии не польского, а своего собственного народа.

Автор впервые в истории изучения данной проблемы подробнейшим образом проследил реакцию Герцена на идеи, которые содержались в парижских лекциях Мицкевича по истории славянских литератур, и пришел к выводу, что русскому мыслителю особенно понравилась мысль польского поэта об увядании “старой” Европы и о спасительной миссии славянства, которое, подобно варварам, вдохнувшим новую жизнь в умирающую Римскую империю, свободно от тяжести исторического опыта и всех культурных предрассудков. Однако “главными” славянами у Мицкевича были, разумеется, поляки, а потому именно на их плечи ляжет, по мысли поэта, труд по созданию новой свободной Европы. Русских (к которым Мицкевич в период парижских лекций относился с большим уважением и даже энтузиазмом) мог спасти только “ветер с Запада”. Герцен полагал иначе: возглавить славянство в предполагаемой борьбе за новый мир могут только его соотечественники. Поляки, как и народы Западной Европы, были, по его мнению, слишком привязаны к своему прекрасному рыцарскому прошлому, а потому стремились его воскресить, а не построить на его обломках грядущее царство социализма. Главным же аргументом в пользу подобного рода мнений была, как считает А. Валицкий, неискоренимая религиозность поляков и их привязанность к католичеству как свидетельству принадлежности к “лучшему”, западному миру — тому самому, которому сам Герцен вынес смертный приговор. В результате, по мнению исследователя, редактор “Колокола” оказался в плену самых примитивных антикатолических стереотипов, распространяемых на его родине славянофилами и почвенниками. В 1863 г. он встал на защиту повстанцев не потому, что верил в правоту и благородство их дела — кстати, мало-мальски осведомленные наблюдатели знали это давно. Он сделал это, потому что не мог не протестовать, услышав, что русские солдаты убивают безоружных женщин и детей. Проигранное восстание стало для него еще одним свидетельством против “польского дела”, которое, как он полагал, оказалось борьбой не за новый, а за старый, рыцарско-католический мир — мессианизмом, направленным “не в ту сторону”. Тем не менее А. Валицкий весьма убедительно доказывает, что польский романтический мессианизм явился одним из самых важных импульсов, повлиявших на возникновение “русского социализма”, наряду с концепциями Чаадаева периода “Апологии сумасшедшего”, идеями Гакстгаузена и славянофилов и диалектикой Августа фон Цешковского. О той же крестьянской общине гораздо больше писали в то время польские, а не русские славянофилы, а за их работами Герцен следил внимательно и, как видно, ревниво.