Марина Сербул - Дела давно минувших дней... Историко-бытовой комментарий к произведениям русской классики XVIII—XIX веков

Имя Порфирий переводится с греческого как «багряный». Д. Брещинский, опираясь на значение имени следователя Порфирия Петровича и видя также в нем намек на монаршую власть (порфира – пурпурная мантия императора, Петр – первый русский император), рассуждает следующим образом: «Убив ростовщицу и ее сестру и преступив тем самым ветхозаветную заповедь «не убий», Раскольников вступает в конфликт сразу с двумя правдами – Божьей и человеческой. Религиозное начало представлено в романе Соней Мармеладовой, правовое начало – …Порфирием Петровичем. Соня (София по-гречески означает премудрость. – М. С.) и Порфирий – божественная мудрость и очистительный огонь (именно так, мне думается, надо понимать символику этих имен у Достоевского)». [50]

Современность в романе

«Преступление и наказание», как никакое другое произведение писателя, привязано к современности, насыщено идеями, как отметил Достоевский в своей записной книжке, «носившимися в воздухе». Неспокойные, наполненные событиями 60-е годы присутствуют в романе в упоминании разнообразных, почерпнутых из самой жизни фактов научного, экономического и социально-политического характера. Разумихин в споре с Лужиным (часть II, гл. V) упоминает о трех годах непрерывной, опротивевшей ему «болтовни-себятешении», коей предавались все кому не лень. В. Кирпотин отмечал, что «Разумихин, несомненно, имеет в виду три года нарастания и крушения революционной ситуации – с 1859 по 1862 год. «Приметы времени», разбросанные там и сям по страницам романа, все отнесены именно к этому трехлетию: это и ссылка на коммуны «нигилистов», и упоминание о полемике, разгоревшейся по поводу исполнения госпожой Толмачевой отрывка из «Египетских ночей» и т. д.».

Можно с уверенностью утверждать, что почти все злободневные темы, освещаемые на страницах газет и журналов первой половины 60-х годов, так или иначе отразились в романе Достоевского. Одни из них стали предметом художественного исследования, другие создавали у читателя «впечатление текущего общественного дня» (Л. Гроссман). Например, предложение Свидригайлова Раскольникову бежать в Америку (ч. VI, гл. V) было далеко не фантастическим, а отражало реальное положение вещей: русская печать 1860—1870-х годов сообщала о все увеличивающемся числе русских эмигрантов, переселявшихся в Америку. Тема бегунов, одной из сект русского старообрядчества, широко освещавшаяся в периодической печати, [51] в романе связана с красильщиком Миколкой, «из раскольников», который обвинил себя в совершении преступления, содеянном Раскольниковым, дабы на себя «страдание принять» (ч. VI, гл. II). Лебезятников пытается объяснить сумасшествие чахоточной Лизаветы Ивановны, изгнанной из квартиры вместе с детьми, «бугорками», вскакивающими «в чахотке на мозгу» ^.V, ra.V), что обнаруживает знакомство героя с новейшими исследованиями французского физиолога Ж. Вильмена и русского врача М. Руднева о «чахотке-бугор-чатке». Даже страшная июльская жара, действительно имевшая место в Петербурге в лето 1865 года и сопровождавшая созревание преступного замысла Раскольникова, становится в романе одним из мотивов преступления. И этот мотив имеет под собой основание – идеи о влиянии климатических условий на душевное состояние человека активно обсуждались в естественнонаучных работах, привлекавших в это время самого широкого читателя. [52]

Центральная тема будущего романа определилась не сразу. 8 июня 1865 года Достоевский писал редактору журнала «Отечественные записки» А. Краевскому: «Роман мой называется «Пьяненькие» и будет в связи с теперешним вопросом о пьянстве. Разбирается не только вопрос, но представляются и все его разветвления, преимущественно картины семейств, воспитание детей в этой обстановке и проч., проч.». В процессе изменения замысла романа тема пьянства не ушла из произведения, хотя и перестала быть центральной. Трагическая судьба спившегося чиновника Мармеладова и его семьи обусловила в конечном счете практическое воплощение преступной теории Раскольникова.

Проблема пьянства к шестидесятым годам в России стояла как никогда остро. В апреле 1865 года была даже учреждена комиссия для пересмотра правил торговли крепкими напитками, дабы ограничить их «излишнее употребление в народе». Были введены новые правила по продаже спиртных напитков, что, впрочем, нисколько не остановило рост пьянства и распространение питейных заведений. Петербургская газета «Голос» писала в 1865 году: «Пьянство в последнее время приняло такие ужасающие размеры, что невольно заставило призадуматься над этим общественным несчастьем…» На фоне многочисленных статей об алкоголизме, обрекающем на физическое вымирание целые семейства, особенно выделяется статья критика-демократа Н. Шелгунова «Пьянство как общественное явление», напечатанная в 10-м номере «Русского слова» (1865).