Михаил Лифшиц - На деревню дедушке

Будучи в Риге по своим делам, я спросил шофера такси, зачем у них не только зеленый свет горит, когда машина свободна, но и красный загорается, если она занята. У нас в Москве такая высокая техника еще не известна. Шофер ответил:

— А это для того , чтобы бы не могли украсть.

— Ну и что, помогает?

— Помогает, как лошади двадцать капель валерьянки.

И он стал весело объяснять мне, что на всякую технику есть управа. Сущность его объяснений, конечно, ускользнула от меня, но я с чувством гражданского возмущения спросил:

— Неужели нельзя ничего придумать?

— Видите ли, — сказал шофер, помедлив, как человек знающий цену своим словам, там, наверху, об этом кто думает? Один человек, ну, три, может быть, десять. А нас тысячи думают.

И я понял, что на почве техники спор общего с частным безнадежен, именно потому, что нет ничего на свете сильнее общего. Это парадокс, но, увы, слишком близкий к реальности, ибо если общее занято тем, чтобы украсть, вы не спасетесь. Красная лампочка не поможет и даже наоборот — чем больше контроля и управления, тем свободнее развивается человеческая изобретательность в самую дурную сторону, тем легче найти лазейку в казенном заборе.

Здесь нужно другое. Нужен коллективный разум, общее чувство правды миллионов людей, охваченных добровольной заботой об охране и умножении общественного богатства. Думать же, что они на это не способны и человек по самой своей природе погружен в бесцельный спор между красной лампочкой и своей роковой субъективной волей, призванной показывать язык любым канонам всеобщего — это, по —моему, самый грязный пережиток старого мира из всех возможных.

Кажется, в этом показывании языка чаще всего состоит то индивидуальное видение, которое уже лет сто занимает важное место в духовной жизни Запада. У нас оно не успело войти в привычку, особенно потому, что все усилия личности от эпохи «Современника» до Ленина были направлены на коренное решение общих задач. Не надо, конечно, все чужое ругать, а понятие все—таки нужно иметь. По мере развития ассоциированного капитала, монополий так называемых, государственного капитализма и всякой «сверхорганизации», в обществе все теснее становится. Так тесно, дедушка, что куренка выпустить некуда. Вот у личности и является отвращение к абсурду всеобщего, желание каноны ломать. Сломал, например, гипсовую статую или, допустим, Джоконде усы пририсовал — смотришь, на душе легче стало, все–таки свое «я» показал. Плевать мне на ваши правила умственного движения, я сам по себе! Как захочу, так и пойду. Благо, за этим полиция не смотрит, и за такое проявление независимости меня даже похвалят и могут хорошие деньги заплатить.

А я скажу, милый дедушка, пусть себе забавляются , для нас это не пойдет, потому что малого стоит. У нас дело очень серьезное, отдушина не поможет. Давайте оставим разговор в неопределенном наклонении и опять с практической стороны поглядим.

Представьте себе, милый дедушка, что в колхоз «Луч» прибыла новая высокая техника, сияющая яркими красками по всем правилам современного вкуса. Где будет все это через полгода, если люди, погруженные в свое видение, станут вымещать на машине обиды, вызванные субъективным видением других, более сильных людей? Поставьте хоть сторожа с берданкой — машина погибла. Тяжко смотреть, когда поле, в котором поколения людей видели свою гордость, заброшено, поросло березкой. А если под влиянием тех же сил душа человеческая — говоря высоким стилем, который у нас в ходу, — поросла березкой, это лучше? Одни станут вкривь и вкось свое видение показывать, большинство останется равнодушным, о безобразиях будут писать в газете, а Васька слушает да ест.

Не кажется ли вам, что только правда — всеобщая, объективная, братская, правда кипящего общественного подъема может объединить людей, поднять их морально во всем своеобразии каждой индивидуальности на улучшение самого дела? Любого дела — будь это уход за берегами реки, лечение человеческого организма, приведение в порядок запущенных земель или живопись масляными красками. Перед лицом этой единой проблемы идея личного видения бессильна и даже вредна.

Называйте эту проблему моральной, если угодно, хотя, с другой стороны, это проблема экономическая и социальная. Конечно, слово «мораль» нужно понимать не в домашнем или метафизическом смысле, а научно, как понимал его Ленин. Мораль есть сплочение всех трудящихся против паразитов — быть может, самый важный и безусловный вывод из всей истории человечества. Моральный фактор — это обаяние всеобщего, его превосходство над всяким узким интересом в масштабе одной страны или в отношениях между народами. Словом, это «обнимитесь, миллионы», в могучем порыве бетховенской симфонии, это смертельная, до кровавого пота, жажда золотого века у Достоевского, это известное каждому забвение себя в труде или в бою, неуловимое и вместе сильное движение всякой жизни к единому центру. С великой болью начинается это движение и нелегко его удержать от упадка внутренней силы, от засилья других, беспорядочных, мелких движений отдельных частиц. Недаром классики марксизма называли революцию чудом, праздником народов, локомотивом истории.