Шапи Казиев: Повседневная жизнь горцев Северного Кавказа в XIX веке

Несмотря на отдельные столкновения и неурядицы, казаки и горцы не только поддерживали обычаи куначества, но и гордились своей дружбой, передавая ее детям от поколения к поколению.

«Живя между чеченцами, - свидетельствует Л. Н. Толстой, - казаки породнились с ними и усвоили себе обычаи, образ жизни, нравы горцев».

Даже в период Кавказской войны не прекращались связи между горцами и русским населением Северного Кавказа.

Документы свидетельствуют, что когда генерал А. П. Ермолов «приказал дагестанцам выдать всех скрывавшихся у них русских беглецов… один акушинец привел старого русского солдата и, прощаясь с ним со слезами, дал ему две тысячи рублей серебром, прибавляя к этому еще 20 коров и 50 баранов. 18 лет тому назад, - говорил горец, - будучи в крайней бедности, я принял бежавшего в горы русского солдата и выдал за него замуж свою дочь. Труд солдата обогатил его, и поэтому он разделил имущество и его долю вручил ему, но солдат отказался получить все, взял только сто рублей».

«Браки между горцами и казаками, - писала в 1892 году газета «Терские новости», - составляли в стародавнее время самое заурядное явление, и путем смешения образовался особый тип гребенского казака… Поразительная физическая красота и крепость этого типа общеизвестна… Сплошь и рядом средь казаков попадается тип красавца-горца».

Известны целые фамилии, ведущие свои родословные от русских солдат, оставшихся в свое время в горах.

О хозяйственных заимствованиях и взаимовлиянии культур горских народов и русского населения Северного Кавказа читатель узнает из других глав книги.

Лучшие представители русской культуры, оказавшиеся волей судьбы на Кавказе, очень скоро приходили к переосмыслению официальных стереотипов по отношению к горцам, к необходимости поисков путей мирного, братского сосуществования.

Прекрасная, окутанная чарующими легендами страна, ее воинственные жители, смешение языков, рас, религий, политических интересов и человеческих страстей, - все это стало для писателей бурным источником творческого вдохновения, породив в русской литературе новое романтическое направление.

«Я вижу Кавказ, - писал Бестужев-Марлинский, - совсем в другом виде, как воображают его себе власти наши». Сроднившийся с Кавказом, как перелетная птица, обретшая родину вдали от гнезда, он говорил: «Не ищите земного рая на Евфрате, он здесь…»

У Бестужева было много кунаков среди горцев, он узнал их, как никто другой. Видя в горцах братьев по духу, Бестужев восклицал: «Черт меня возьми, какие удальцы, что я готов расцеловать иного!» «Кавказских горцев напрасно обвиняют в жестокости, - писал он. - Очень редко были примеры, чтобы они терзали попавшихся им русских даже в пылу гнева или мести, на самом поле сражения. У себя дома горец заботливо промочит раны пленнику, попотчует бузой, разделит пополам черный чурек свой».

Бестужев сам стал похож на горца в своей дорогой бурке и лихой папахе, в манерах и воинской дерзости. Он ввел моду на все кавказское, и мода эта проникла в высшее общество. Уже и самого императора живописцы изображали в черкесском костюме на фоне кавказских гор.

Тот же Л. Н. Толстой в «Набеге» вопрошал: «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете под этим неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе подобных?»

Пушкин, которому горцы поначалу представлялись полудикими детьми природы, в «Путешествии в Арзрум» писал: «Со стыдом принужден я был оставить важно-шутливый тон и съехать на обыкновенные европейские фразы… Впредь не стану судить о человеке по его бараньей папахе и по крашеным ногтям». М. Лермонтов, называвший Кавказ «суровым царем земли», писал: «Синие горы Кавказа, приветствую вас! вы взлелеяли детство мое; вы носили меня на своих одичалых хребтах, облаками меня одевали, вы к небу меня приучили, и я с той поры все мечтаю об вас да о небе. Престолы природы, с которых как дым улетают громовые тучи, кто раз лишь на ваших вершинах творцу помолился, тот жизнь презирает, хотя в то мгновенье гордился он ею!…»

В другом произведении поэт признавался: «Я многому научился у азиатов, и мне хотелось проникнуть в таинства азиатского миросозерцания… Поверьте мне, там, на Востоке, тайник богатых откровений».