Виктор Тэрнер - Символ и ритуал

Древний мир

Пожалуй, наиболее изощренное толкование смысла цветовой триады и наиболее подробную разработку вытекающих из нее следствий мы встречаем в «Чхандогья упанишаде», знаменитом памятнике древнего индуизма, и в комментариях на него Шанкарачарьи, великого философа VIII в. Свами Никхилинанда недавно осуществил перевод упанишад [19] и снабдил его комментариями, базирующимися на толкованиях Шанкарачарьи.

Я приведу несколько выдержек из «Чхандогья упанишады» (VI, IV, 1) с соответствующими уточнениями Никхилинанды:

«Красный цвет (материального) огня — это цвет (перво)огня, белый цвет (материального) огня — это цвет (первичных) вод (вспомним здесь ндембу и австралийцев), черный цвет (материального) огня — это цвет (изначальной) земли. Так, в огне исчезает все то, что обычно зовется огнем, видоизменение — это лишь имя, возникающее в речи, и только три цвета (формы) — истинны».

Комментарий

«Эти три цвета, или формы, образуют видимый огонь. После разъяснения, что эти три цвета принадлежат первоначальным огню, воде и земле, огонь в обычном смысле исчезает, так же как и слово „огонь“. Ибо огонь не обладает существованием, отдельным от слова и обозначенного этим словом понятия. Поэтому то, что несведущие называют словом „огонь“, ложно: единственно истинны лишь три цвета (разрядка моя. — В. Т. )».

«Весь мир трехчастен. Поэтому, как и в случае огня (или солнца, луны, молнии и т. п.), единственно истинное в мире — эти три цвета. Поскольку земля, однако, плод воды, то единственная истина — вода, а земля — лишь имя. Но вода, в свою очередь, есть порождение огня, т. е. также одно лишь имя, так что единственная истина — огонь. Но огонь, в свою очередь, есть порождение Сат, или Чистого Бытия, т. е. также одно лишь имя, а единственная истина есть Чистое Бытие».

В этой упанишаде цвета иногда называются «божествами». Здесь приводятся примеры, каким образом они проявляются в феноменах. Так, «пища, будучи съеденной, становится трехчастной (VI, V, 1). Самое грубое в ней (черная часть) становится калом, среднее (красная часть) становится плотью, и наиболее тонкое (белая часть) становится мыслью».

Также и «вода, будучи выпитой, становится трехчастной. Грубейшая ее часть (черная) становится мочой, средняя (красная) — кровью, а тончайшая (белая) — праной (= жизненным дыханием, поддерживающим жизнь в физическом Теле, первичной энергией или силой, манифестацией которой являются все-прочие силы)».

Три цвета, по-видимому, тождественны гунам (guna) или «нитям» существования (метафора, заимствованная из ткачества), как это изложено в «Санкхьякарике» Ишваракришны (IV в.). Эти «нити» пронизывают насквозь все природное бытие (prakrti) (см. [29, с. 91]). Они называются саттва, раджас и тамас, что буквально может быть переведено как «качества бытия, энергии и темноты». Саттва — качество чистоты и безмятежности (оно может быть приравнено белому цвету); раджас — активное начало, порождающее карму (соответствует красному цвету); тамас — «состояние сдавленности, заторможенности и склонности к летаргической апатии» (соответствует черному цвету).

Зэнер приводит выдержку из «Шветашватара упанишады», разъясняющую связь между гунами и цветами:

«Одна нерожденная белая, красная и черная („символы трех гун“, по Зэнеру [29]) порождает множество существ, подобных себе.

Один нерожденный с ней лежит и наслаждается, а другой ее оставляет, когда она с ним насладится».

По-видимому, цветовая символика является наследием отдаленного (возможно, доиндоевропейского) прошлого, а упанишады — суть спекуляции позднейшей философии на эту изначальную тему.

Обращает на себя внимание тот факт, что эти три цвета, или три формы, в древнем индуизме, сводятся в конечном счете к единой природе, или сущности, — к сат или пракрити, точно так же как у ндембу «реки трех цветов» проистекают от единого божества. В обеих культурах белое связано с чистотой и миром, представляя собой «тончайший» и наиболее «духовный» из трех цветов.

Таков же смысл белого и в семитских религиях. Робертсон Смит пишет об арабах, что, если мужчина опозорит себя нарушением традиционного обычая или этикета, его лицо чернеет , когда же он восстанавливает свою честь, оно опять становится белым [22, с. 583, 590]. Имеется также сходство в осмыслении красного цвета в индийской и семитских культурах. Так, древнееврейское quin'ah, обозначающее «чувство», «страсть», произведено от глагола «краснеть». «Раджас» — вторая, «красная» нить — также часто переводится как «страсть». Морис Фарбридж пишет, что для ветхозаветных евреев красное как цвет крови символизировало кровопролитие, войну и вину.[7, с. 150].