Валентина Брио: Поэзия и поэтика города: Wilno — װילנע — Vilnius

Юзеф-Игнаций Крашевский, глубоко чувствовавший и передавший в слове облик Вильно в разное время (подробнее см. ниже, в специальном разделе), посвятил в своем описании города отдельную главку студентам («Akademik»), в числе которых и он был в 1829–1830 гг. Студента-«академика» считал он одним из наиболее характерных виленских персонажей: «Не было в Вильно уголка, где бы не встретился с „академиком“; в любое время дня и года заполняли они улицы, променады, встречались в городе и за городом, в любом доме, на каждой лестнице. А если не было его видно, то было слышно: его голос, повторяющий лекции профессора; а вот и сам он — уселся с трубкой на подоконнике. Все виленское население имело к „академику“ какое-то особенное уважение: ведь он так молод, часто шалопай, озорник, нахал, насмешник, даже назойлив, — но сердце имеет добрейшее и характер благородный. Он первым вступался за бедного… последним куском хлеба делился с неимущим товарищем… Жилище „академика“ обычно в переулках и на задах… В квартире „академика“ бывало как в молодой голове: много беспорядка, подготовка к жизни, материалы для всего, порядка меньше всего… Под кроватью, на столиках, на кроватях все хозяйство: книги, обувь, секстерны [тетради с записями. — В. Б. ], одежда, флейта или скрипка, череп, бутыль с водой, вакса, стакан недопитого чая, поломанный чубук, рассыпанный табак, пустой мешочек. Посреди комнатки забрызганный чернилами стол, на нем грязные карты и кусочек мела. В камине кучка угля и погасший самовар. На полках, развешанных по стенам, — книги» [36]. В записках Крашевского рассказывается и о том, как проходят лекции профессоров, о подготовке к экзаменам, даются яркие типы «академиков»; словом, это настоящая «энциклопедия» студенческого Вильно. Крашевский одним из первых польских писателей XIX века стал описывать интерьер, который соотносил и соразмерял с самим человеком, делал интерьер художественным средством изображения персонажа, тем самым одухотворяя предметы вещного мира [37]. Сходный прием применяется им также и к характеристике города и его жителей (об этом далее).

Филоматы-филареты составляли географические статистические описания, в которые входила характеристика населения, состояния экономики и просвещения в отдельной парафии (приходе). Для этого была разработана специальная инструкция по типу принятых в различных научных обществах и кружках; таким образом члены студенческих организаций участвовали в создании общего описания края и его потребностей [38]. Филоматы и в литературном творчестве охотно воплощали исторические, легендарные и поэтические толкования виленской и литовской топонимики — мы видим это в балладах Яна Чечота, Томаша Зана и Адама Мицкевича (см. ниже). Литературное творчество было важной частью их жизни. На филоматских собраниях читались оригинальные произведения и переводы, доклады, критические разборы, — это было необходимым условием. Конечно же, и веселились: праздновали именины с пением и чтением многочисленных посвящений, дружеских посланий. Общим любимцем был сочинитель веселых и грустных песенок (на манер белорусских народных) Ян Чечот. Тогда же у Мицкевича проявился дар импровизатора.

К этой среде тяготели молодые художники, к примеру Валентий Ванькович, который учился в университете у Яна Рустема и участвовал в 1820 г. в Первой университетской выставке. Он дружил с филоматами и писал их портреты, которые представляют «иконографическую ценность» (о них можно прочесть у исследовательницы И. И. Свириды) [39]. Ванькович известен более всего по его позднейшему портрету Мицкевича на горе Аюдаг в Крыму, а его пейзаж «Вид Вильно при закате» висел в парижской квартире польского поэта.

Примерно к тому же времени относится и зарождение литовского национального самосознания, начало его формирования. У истоков этого движения Симонас Даукантас (Шимон Довконт), литовский историк и литератор, а тогда студент и, по всей вероятности, кандидат в одно из обществ: возможно, он и лично был знаком с Мицкевичем, с которым одновременно учился на одном факультете [40]. Начиналось оно как движение за употребление литовского языка не только в быту (как было в деревнях), но и в творчестве, науке (где обязательным был польский), за то, чтобы не только говорить на литовском языке, но и писать на нем. Даукантас был здесь последовательным до конца и даже отказался от карьеры. По этой причине он (пожалуй, первым) и его единомышленники оказались в ситуации двойной оппозиции: и к Российской империи, и к Польше (об этих проблемах писал Томас Венцлова в цитируемой здесь работе) [41]. Среди сторонников этого движения можно назвать не только студентов, но также и их единомышленников — литераторов и деятелей культуры Симонаса Станявичюса, Мотеюса Валанчюса, Киприонаса Незабитаускиса, Дионизаса Пошку, Людвика Юцевича (Юцявичюса), Антанаса Клементаса [42].