Денис Журавлев - Страна восходящего солнца

Вскоре американское авиасоединение было отведено из вод вокруг Окинавы, и Нагацука так и не получил шанса на второй вылет. Он пережил войну, написал свои уникальные мемуары, но, похоже, так до конца и не избавился от чувства неудовлетворенности тем, что все его «попытки получить возможность умереть как патриот закончились неудачей». Из приведеного выше отрывка видно, что мнение о том, что нередко кадровые офицеры в душе считали вчерашних студентов-камикадзэ ненадежными выскочками, которые греются в лучах славы, небеспочвенно. Впрочем, в данном случае многое зависело от личности командира авиаподразделения – мы знаем, что некоторые камикадзэ несколько раз вылетали на задание и когда они возвращались, то отнюдь не встречали таких унижений, как Нагацука. По некоторым данным, летом 1945 года до 50 % летчиков возвращались с задания, не найдя целей. Трижды вылетал на задание Ямамура Кэйсукэ, пилот пилотируемой бомбы «Ока», и трижды бомбардировщик, несший его бомбу, возвращался на базу.

Наверное, своеобразным «чемпионом» стал старшина Фудзита Юкиясу, слетавший как камикадзэ семь (!) раз, хотя вряд ли он был счастлив по этому поводу. Подобные случаи были бы невозможны при наличии таких командиров и такого отношения, как в случае с Нагацука.

Наконец, многие пилоты просто не успели получить приказ о вылете. Среди них был и неоднократно упоминавшийся нами Кувахара Ясуо, который зато успел попасть на окраину Хиросимы в роковой для города день и стал свидетелем всех произошедших там ужасов, получив при этом серьезные ожоги и среднюю дозу облучения. Война для него, по сути, закончилась. Вот как он описывает последние дни перед капитуляцией: «Миссии смертников были отменены. Несмотря на бережное отношение врачей, мое состояние столь ухудшилось, что мне запретили даже разведывательные полеты. Оставалось только ждать. На базе напряжение росло с каждым днем. Сочетание надежды и страха породило новый вид тревоги. Нервы были натянуты до предела, движения стали лихорадочными. День и ночь все мое тело болело. Когда я ложился, мускулы ныли, и временами меня трясло. 14 августа ко мне в казарму зашел приятель. Он только что вернулся из разведки.

– Кувахара, – прошептал он. – Они говорят, что мы завтра капитулируем! Император объявит, что Япония капитулирует! Все радиостанции только об этом и говорят!

Слух распространился очень быстро. Напряжение еще больше возросло. В ту ночь мало кто спал на базе Хиро.

На следующий день все собрались в столовой перед радиоприемником. Мы молчали, как камни. Статические помехи заглушали некоторые слова, но большинство звучало достаточно разборчиво, чтобы было понятно, что произошло. Наш император официально объявил о капитуляции Японии!

Его заявление произвело эффект взорвавшейся ядерной бомбы. Все замерли, словно перед смертоносной вспышкой. Я смотрел на потрясенные лица, наблюдал за тем, как изменилось их выражение. Вдруг раздался крик, и один из пилотов-радикалов вскочил на ноги:

– Американские ублюдки! Покарай их, Господи! Месть! Месть! Мы что, бабы? Дайте нам возможность бороться…

пока еще не поздно! Мы же камикадзэ! – Он так размахался руками, что несколько кружек полетело со стола.

– Мы камикадзэ! – раздался дружный крик. Группа пилотов вскочила и уже была готова броситься к своим самолетам, но тут вмешался командир.

Когда мы вернулись в казармы, в небе послышался гул моторов. Затем раздался звук пикирующих истребителей и два громких взрыва. Мы выбежали и увидели на бетонной полосе два очага пламени. Сержанты Касивабара и Киносита тихо пробрались к своим машинам и стали одними из первых японцев, не сумевшими пережить унижения от поражения в войне.

Их смерть вызвала ожесточенные споры. Либералы, естественно, утверждали, что продолжать воевать было глупо, что своей гибелью ничего нельзя было добиться. Все слышали слова императора. Радикалы, наоборот, утверждали, что наши жизни уже ничего не стоят, что американцы все равно всех поубивают. Последнее, что мы могли сделать, это отомстить за страшные преступления в Хиросиме и Нагасаки. Капрал Ёсида оказался самым непримиримым. После жаркого спора он с проклятиями выбежал из казармы. Через несколько секунд он неистово прокричал:

– Эй, вы, трусливые ублюдки!

Из-за стены донесся пистолетный выстрел. Мы выбежали на улицу и увидели его лежащим в луже крови. Он воспользовался последней пулей для себя. Затем последовала целая волна самоубийств. Некоторые офицеры поступили точно так же, как Ёсида. Другие сделали харакири. Летчики отрезали себе язык, перерезали горло или просто вешались. Утром 18 августа наш командир в Хиро объявил, что с самолетов сняты винты. Все оружие, кроме необходимого для охраны, было закрыто на замок. С усталым лицом он сказал: